Ещё пять минут назад и предположить не могла, как именно будут танцевать перед ним. Но это как с тем минетом. Всё когда-нибудь бывает впервые. Будь кто-то другой в этом чертовом кресле – не получилось бы, а так... просто отдалась желанию действительно зажечь мужчину. Не в счёт прощения, не ради помощи брату. Нет, всё намного проще. Просто я любила того, кто продолжал изучать меня бессовестно-откровенным взглядом, только и всего.

Когда с пуговицами было покончено, а сарафан пышным ворохом упал к ногам, очередь дошла до бюстгальтера. То же самое проделала и с ним – неспешно спустила с плеч поочередно бретели и, повернувшись к Студинскому спиной, продемонстрировала, плавно виляя бедрами, процесс расстегивания.

Не смотря на звучание музыки, смогла различить, как Егор поднялся с кресла и стал сзади. Сердце так и громыхало, болезненно отдавая в грудной клетке. Даже воздуха не хватало, настолько сильно тело жаждало его прикосновений.

Егор тяжело дышал, опаляя висок. Всё мое чувство превосходства как ветром сдуло, потому что дышала аналогично. Бюстгальтер сам выпал из рук, а я медленно повернулась к нему, подставляя под хмельной взгляд возбужденно-торчащие соски. Я видела, как он дернулся, качнувшись с носка на пятку. Как сжались его кулаки. Он будто сдерживал себя, не позволяя касаться. Только горящие тёмной чувственностью глаза пожирали мое тело, скользили по шее, ласкали потяжелевшую грудь. Я смотрела в отворот белоснежной рубашки и боролась с сумасшедшим желанием сорвать её с широких плеч, зашвырнуть как можно дальше и запустить пальцы в курчавую поросль волос, пройтись по грудным пластинам, почувствовать приятную, прохладную тяжесть золотой цепочки.

Воздух между нами заискрился, стал вязким. Я несмело подняла голову, не решаясь встретиться с насмешливым взглядом. Егор оторвал взгляд от моих губ, наклонился, поднял с пола бюстгальтер, и протянул мне.

— Нет, не удивила, — вздохнул наигранно. — А я-то думал, ты умеешь не только сосать. Даже обидно как-то.

И повернувшись ко мне спиной, достал из заднего кармана портмоне, бросил на стол пару сотен стодолларовых купюр и вышел в затемнённый коридор.   

Я пошатнулась, как от пощечины. От неизбежного, тоскливого понимания, вдруг накрывшего с головой, что ничего не получиться. Не выйдет. Как не старайся, как не прогибайся. И раньше это понимала, но упертая, с*ка, вера в самое прекрасное, до последнего продолжала рисовать светлое будущее. А не быть сему. Чтобы не сделала – не быть. Станцую – херово. Сделаю минет – не удовлетворила. Раздвину ноги – шлюха подзаборная. То поманит, посмотрев обезумевшим взглядом, то оттолкнет, окатив холодом. То заступиться, придя на помощь, то сам сделает так больно, что начинаешь лезть на стенку от разрывающих на части спазмов.

Щеки горели, когда шла в одиночестве по утопающему уже во мраке коридору. Никому до меня не было дела или было, только никто не подавал виду. Камеры-то были везде, кроме vip-комнат. У входа в клуб поджидало такси. Водитель, на удивление, был проинформирован относительно маршрута и без лишних вопросов, отвез плачущую меня домой, подозрительно медленно скользя по опустошенным улицам.

Глава 7

Утром, поспав всего полтора часа, умудрилась встать раньше отца и сразу поспешила в туалет. Руки дрожали. Да я вся содрогалась от крупной дрожи.

Результат был ожидаемым, но всё же… всё же сползла по стенке, зажав рот ладонью. Две ярко-красные полоски так и стояли перед глазами, размывая светло-голубой кафель в расплывчатые пятна. Казалось, уже и слёз не осталось, а они всё текли и текли, раздражая солью и без того воспаленные веки.

Умылась. Стало немного легче, однако утренняя тошнота, имеющая уважительную причину, напомнила о себе сразу, как только выпрямилась. Да что же это такое? И сколько мне теперь так мучиться, а?  

— Лид, ты там ещё долго? — папа постучал в дверь, и я вспомнила, что сегодня он собирался с Петровичем на утреннюю рыбалку.

— Ещё пять минуточек! — прохрипела едва слышно.

Из кухни донеслось позвякивание посуды. Воспользовавшись моментом, я быстро проскочила к себе в комнату и юркнула под одеяло, притворившись спящей. Не хотелось ни завтракать, ни пить чай, вообще ничего не хотелось.

Спустя пару минут по коридору послышались тихие шаги, легкий скрип двери и мягкий смех. Извини, папулечка, сегодня я не составлю тебе компанию. Мне бы постараться не сойти с ума в свете последних событий и собраться с мыслями как быть дальше.

Когда закрылась входная дверь, квартира погрузилась в зловещую тишину. Сначала чувствовала себя комфортно, хватаясь за любую идею. То мне хотелось поехать к Егору и рассказать о будущем малыше, то одергивала себя, заставляя иметь хоть капельку гордости. То порывалась позвонить, послать на три буквы, заявив, что увольняюсь, и пускай что хочет, то и делает, то рыдала в подушку, мучаясь от бешенной ревности. А то и вообще, обнимала ещё плоский живот руками и клялась, что Егор никогда и ни за что на свете не узнает о ребёнке. Я найду способ, как сохранить его отцовство в тайне, тут и париться особо нет смысла. Нагуляла. И все объяснения.

Начала одухотворенно убираться. Главное – не останавливаться. Занять чем-то руки и ни о чем не думать. Дома и так много дел: куча стирки, готовка еды, толстый стой пыли на верхних полках. Засранка, вы, Лидия Ивановна. Вечный вам позор!  

До девяти часов утра громыхала шваброй, шумела пылесосом, грюкала дверью вынося мусор. Даже приветливо поздоровалась с Тамарой Васильевной, выгуливающей свору котов. У бедняжки от удивления едва вставная челюсть не выпала изо рта.

Когда квартира засияла чистотой, устало прислонилась спиной к стене и отвела влажную прядь со лба. Внутренняя энергия так и рвалась наружу. Знаю, это защитная реакция организма на недавний стресс. Всё хорошо. Но… пока в духовке пеклась шарлотка, а в чайнике закипала вода – грудь как будто сдавливали тугие тросы. Дышать было невозможно. Если хвататься только за мысль о беременности – словно крылья вырастали. Чувствовала невероятный прилив бодрости. А стоило вспомнить о брошенных на стол стодолларовых купюрах – так начинали бежать слёзы. А я поклялась! Поклялась, что больше не буду плакать. Но что-то продолжало держать, не отпускало. Обида – не обида. Любовь – не любовь. Прикипела к нему, срослась в одно целое, и это ранило больше всего, практически выбивало весь воздух из легких и заставляло презирать себя за собственную слабость.

Под обед не выдержала, набрала