Слава ездил в ресторан примерно через день, дома по-прежнему много готовил, фотографировал, снимал видео, писал тексты. У меня работы почти не было. Обычно в мае я уже начинала заниматься зимой, но сейчас все ограничилось внесезонкой для Олега. Безделье, страх завтрашнего дня и замкнутое пространство действовали на нервы. Весна, солнце — все это воспринималось как злая насмешка. До чего же хотелось надеть красивые туфли, пройтись по Невскому, посидеть в уличном кафе, впитывая энергию города.

На мой день рождения мы все-таки выбрались на природу. Поехали на залив, нашли безлюдное место. Сидели на расстеленном пледе, грелись на солнце, разговаривали. Я ела клубнику и пила белое вино из пластикового стаканчика, Слава — безалкогольное пиво. И я, разумеется, подкалывала его, уверяя, что это первый шаг на пути к резиновой бабе, а он щипал меня за попу, уверяя, что нерезиновая лучше. Но поверила я лишь тогда, когда он доказал это на практике, прямо там же, в машине.

А на обратном пути полезла в телефон и обнаружила в новостях, что в Питере количество заболевших перевалило за десять тысяч. И солнце будто зашло за тучу.

От слова «ЛенЭкспо» веяло чумным ужасом. Я доказывала себе, что в Питере больше пяти миллионов жителей, и вовсе не обязательно зацепит именно нас, но это не помогало. Мне казалось, ковид играет с нами в морской бой, сужая круг обстрела: перелет, недолет, ранил… убил?

Сигне, Автандил, Яна… Яна, впрочем, вернулась из больницы домой и уже сделала заказ. Автандилу тоже стало лучше. Зато заболели Наташка с мужем. Он тяжело, она легче. Снежка с Димой сидели на карантине: ковид подцепила их домработница Ленпална. У Славы в ресторане заболел один из поваров, а в Москве — Денис, брат по отцу. Когда у него самого запершило в горле, я чуть с ума не сошла от беспокойства. Каждый час заставляла мерить температуру и без конца допытывалась, как себя чувствует.

«Отстань уже! — в конце концов рявкнул он. — Протянуло на заливе, только и всего».

Зато когда пришло сообщение от Валентины, что заболела мать, меня это оставило равнодушной. Если что-то и волновало, то лишь неправильность такой реакции: она может умереть, а мне безразлично. Это была такая же вялая, липкая тоска, вносившая свою лепту в общую копилку.

Через три дня после поездки на залив я проснулась в каком-то смурном настроении. Слава уехал в ресторан с утра, но обещал вернуться к обеду, тем более должны были привезти заказанные продукты. Обычно он брал это на себя, справедливо полагая, что мне лучше держаться от еды на расстоянии.

— Если вдруг не успею, расплатись и оставь все на кухне, — сказал, уходя. — Только заморозку убери. Приду — раскидаю.

Я маялась, словно от дурного предчувствия, и не могла найти себе занятия. Хотела даже вымыть окно на кухне, но тут позвонил Слава и сказал, что еще только выходит, а курьер вот-вот уже будет.

Сквозь разговор дважды коротко квакнуло: пришло сообщение. Закончив, я посмотрела на экран и увидела незнакомый номер, начинающийся с 339. Италия…

Вдохнула поглубже, открыла.

«Это Пьетро, друг Фабиано. Он в госпитале. Ковид. Буду держать в курсе».

Сколько я просидела с телефоном в руке, глядя сквозь строчки? Из ступора вырвал звонок домофона. Машинально, на автопилоте, открыла, расплатилась с курьером, втащила пакеты на кухню.

В голове крутилось раз за разом: нет, только не Фабиано, пожалуйста. Я этого не перенесу. Господи, пожалуйста, пусть он поправится.

Но чужой трезвый голос возражал: если он в больнице и не может набрать сам, все плохо. Очень плохо.

Когда в дверь позвонили, я подумала: курьер что-то забыл, и открыла, даже не посмотрев в глазок.