воины империи, то сложно оставаться собой прежним. Многие бросаются во все тяжкие. Начинают пить горькую в свободное время, балагурят, выпускают кровь тем, кто косо на них посмотрит. Проматывают жалованье на игры и девок. Потому как о завтрашнем дне думать становится сложно. Многие живут одним днем.

— Но не этот человек, о котором вы говорите? — уточнил я.

— Темноглазый граф был яростным бойцом, сильным воином, но при этом умел оставаться сдержанным вне поля боя. Все же его ледяная родина давала о себе знать.

— Не все жители тех мест отличались подобным нравом, верно?

— Не все. Вот только этот граф более всего жаждал власти, как я полагаю, — продолжил Карамзин. — Потому как довольно скоро стал капитаном и переводился из роты в роту, приближаясь к первому номеру. И если бы не Восстание — граф, скорее всего, добился бы своего. А может быть, даже стал командиром полка. Он снискал уважение соратников не только ратными подвигами, но и холодной головой.

— Вот оно что, — пробормотал я.

— Но при всех интригах, в которых он был хорош, граф был героем на поле боя. Что и внесло его в первый список «Героев Империи». Правда, после Восстания, при перевыпуске фигурки предателей были исключены. Их более не отливают. Самих отступников не упоминают. А старые солдатики хранятся в частных коллекциях. Добыть таких будет непросто. Полагаю, вам повезет, если удастся заполучить подобную редкость в коллекцию.

— Интересно, каким цветом силы обладал этот граф-предатель, — задумчиво пробормотал я, все еще находясь под впечатлением от рассказа.

— Он был огневиком, — просто ответил Карамзин. — Но говорят, после предательства цвет силы многих бойцов изменился.

— Почему? — осведомился я.

Гость задумался, явно подбирая слова:

— Если верить жрецам Синода, это было наказание Высшего за предательство, — ответил он после недолгой паузы. — Но есть еще одна теория. Стихии не терпят измен. А отступники начали изучать какие-то запрещенные практики еще задолго до Восстания. И эти ритуалы извратили из души, изменили цвет силы, позволив им изучить какие-то запретные, давно забытые техники боя.

Я украдкой покосился на дядю, но тот сделал вид, что не понимает, о чем идет речь. А Игорь Иванович продолжал увлеченно рассказывать про капитанов «Упырей».

Истории и правда были интересными. И я настолько увлекся, что не заметил, как пролетел час. Речь Карамзина прервал телефон, зазвонивший в его кармане.

— Прошу прощения, — произнес гость и вынул из кармана аппарат. Нажал на кнопку приема вызова и произнес:

— Слушаю.

В динамике послышался женский голос. И Игорь Иванович улыбнулся:

— Хорошо, уже иду.

Он завершил вызов и с явным сожалением произнёс:

— Увы, мне пора. Секретарь семьи напомнила, что сегодня у меня встреча. О которой я, признаться, совсем забыл.

— Стареете, — проворчал Петр. — Вон и печенья не попробовали. А я Любавушку специально просил для вас испечь овсяные.

— Знаете как мне угодить, — усмехнулся гость и взял из вазочки одно печенье, ловко завернул его в салфетку и сунул в карман. — Если не возражаете утащу один трофей к себе.

Гость встал из-за стола, попрощался с дядей, и направился к выходу. Я проводил его до двери:

— Спасибо за истории, Игорь Иванович, — попрощался я, когда мы уже стояли у дверей.

— Что вы, Василий Михайлович, мне очень нравится время до периода Восстания, — с улыбкой ответил Карамзин. — Так что мне понравилась наша беседа. Кстати, если захотите взглянуть на мою коллекцию — приходите. С радостью покажу ее вам. Пусть она и не такая большая, как у графа Лазарева.

— Обязательно зайду, — пообещал я, и Игорь Иванович покинул дом. Я же закрыл за ним дверь, и вернулся в гостиную.

— Интересный у тебя друг, — произнёс, обращаясь к дяде.

— Других не держим, — ответил Пётр, и в этом я был с ним согласен.

Родственник же обернулся ко мне и спросил:

— Ну как? Все в истории с графом встало на свои места?

Я довольно кивнул:

— Почти все. Единственное, что все еще непонятно так это то, как он смог так долго удержать чужую личину.

Пётр пожал плечами:

— Думаю, ответ на этот вопрос знает только сам Темноглазый граф. И его подручные. Отступничество дало предателям новые знания, которые запрещены в Империи.

— Интересно выходит, — задумчиво пробормотал я. — Значит, это проклятие Высшего?

— Или дары тех, кому поклоняются отступники, — ответил дядя. — Сложно сказать точно. Чтобы в этом разобраться нужно самому пойти по пути отступничества.

— Неужели никто так и не смог разобраться в этой теме? — удивился я.

— Пытались. Даже создали целый отдел Синода. Потом испытания свернули, а сами испытатели исчезли.

— Думаешь, они получили эти самые дары? — почему-то понизив голос, уточнил я.

— Я думаю, что если долго смотреть в эту бездну, она и впрямь одарит тебя своим вниманием, — ответил дядя. — И обратного пути уже не будет. Вся эта дрянь ищет в человеке пороки. И словно через трещины пробираются внутрь, чтобы поработить его.

Я только кивнул, вспомнив рассказ Карамзина про Темноглазого графа.

— Выходит, нас спасает лишь вера в Высшего?

— И Императора, — усмехнулся дядя. — Он защитит всех нас.

Я так и не понял, шутит Петр или нет. Допил остывший чай и хотел было встать с кресла, чтобы убрать на кухню пустую посуду, как в кармане зазвонил телефон. Я вынул аппарат.

— Новые друзья? — усмехнулся Петр.

— Они, — ответил я, глядя на экран, где высвечился номер Круглова. Нажал на кнопку приема вызова и произнес:

— У аппарата.

— Ваша теория подтвердилась, — послышался в динамике хриплый голос Виктора. — Лазарев оказался ненастоящим.