Шрифт:
Закладка:
Другие.
Странно так…
- Доброго дня, - я остановилась. Идолы заняли пригорок или кочку особо крупных размеров. А может, когда-то здесь стоял дом, я слышала, что порой капища, как и храмы, прятали в домах. Или хотя бы фундамент имелся, который не ушел в землю, но остался над нею, разве что мхом порос, как старое озеро илом. – Я… не вашего племени…
Каменные лица.
Грубые.
И тесали их в незапамятные времена. Или нет?
Еще шаг.
Мха становится меньше. И ноги уже не проваливаются. Подхожу. Кланяюсь. Вздыхаю, вытаскивая из сумки хлеб. Взяла в последний миг, потому как идти в гости с пустыми руками как-то неправильно.
Хлеб самой бы испечь, но тут…
Вспоминается мама и сон.
Печь.
Тесто.
Я трясу головой, избавляясь от этих, лишних воспоминаний. И кладу хлеб пред тем, кто стоит в центре. Он огромен, больше меня, и массивен. И что-то есть в нем от Михеича. Или… на человека похож, звериною шкурой укрытого.
Или на зверя, вставшего на задние лапы, чтобы притвориться человеком?
Смотрю.
Что я хотела найти здесь?
- Я… - голос теряется. – Я приветствую вас…
И тащу нож, чтобы подарить единственное, что принадлежит мне – кровь. Крови понадобиться не так и много. Я дотягиваюсь, чтобы вымазать то ли губы, то пасть Волоха. И Громового бога, стоящего по правую руку его. Он – покровитель мужчин и воинов, но, может, не обидится? Я ведь все-таки воевала, а значит, имею право…
Я медленно обхожу их, всего шесть идолов крупных, но были и мельче, только… ушли? Сгинули? Или разорили их те, кто приходил сюда? Я вижу проплешины во мху.
Качаю головой.
А потом сажусь перед тем, в ком зверя и человека одинаково.
Смотрю.
Невыносимо долго смотрю. Спросить? А смысл? Боги не отвечают людям. Никогда не отвечали, так стоит ли надеяться на исключение.
Попросить?
О чем?
О помощи? Да… чем он может помочь? Если Охотник и вправду из его рода, то подобная просьба… странна? Пожалуй…
Поэтому вот сижу и пялюсь в каменный лик.
- Наверное, - нарушаю молчание, когда на щеку садиться муха. Вот вряд ли два события связаны. – Наверное, мне не хватает веры… никогда не хватало. Я была на редкость непослушным упрямым ребенком. И не буду врать, что хотела бы все исправить. Это глупо. И невозможно. И даже если возможно, все одно глупо… к тебе не приходят?
Понимание пришло как-то сразу.
Я оглянулась.
Так и есть. Старый седой мох. И дыры на нем… мои следы. Они затянутся. Через пару лет, потому как мхи, особенно такие, растут медленно. И если бы кто-то сюда заглядывал, я бы…
Поднимаюсь.
- Прости, - говорю. – Наверное, ты не такого ожидал… верующего… но… уж как есть.
Оглядываюсь.
Теперь внимательно, выискивая следы-свидетельства чужого пребывания. Но пустота… хлеб остается. Знаю, что звери его съедят. И там, дома, тоже приходили.
Но здесь нет и звериных отпечатков.
Я перехожу от истукана к истукану. И дальше… и по кругу, оставляя раны-дыры на мхах… и еще… я закрываю глаза и тянусь к Девочке, пытаясь донести до нее, что мы ищем. Но вот что именно ищем, я и сама толком не знаю.
Что-то.
Она заворчала и побежала вокруг поляны. Да, правильно. Я изнутри наружу пойду по расширяющейся спирали, а она наоборот, по сужающейся.
Нашла она.
Тявк. И еще один. И на него ответил басовитым лаем пес Михеича, до того скрывавшийся где-то в лесу.
- Иду, - откликнулась.
И пошла.
На самом краю, там, где седые мхи еще перемежались с тонкой травой, лежало тело. То есть… останки, правильнее будет сказать, потому что от тела остались лишь желтоватые кости и истлевшая одежда.
- Ишь ты, - Михеич тоже не отказал себе в удовольствии глянуть. – Фриц.
- Думаете?
- А чего тут думать, - Михеич наклонился и потянул что-то из травы. – Вон, пуговица…
- Может, трофейная.
- Ага… глянь. Ткань черная. И с нашивками… и пуговицы эти, видишь? Две молнии.
Вижу.
И понимаю, что такую одежду нормальный человек не наденет, сколь бы хороша она ни была. Я тоже наклоняюсь, собирая эти вот пуговицы. Одну, другую, третью. Пояс вытаскиваю. На него заявил свои права вьюнок, оплетши плотно, цепко. Розовые цветочки покачивались над воловьей шкурой, которая за годы истончилась и сделалась хрупкой.
Пряжка заросла, но тот же знак – оскаленный череп и пара молний – был вполне различим.
Фриц.
И из числа одаренных, тех, которых я… до сих пор скалюсь вот. И дышать тяжело, и перед глазами красная муть поднимается.
- Интересно, - говорит Михеич. – А голова его куда подевалась-то?
И голос его спокойный возвращает способность думать.
А и вправду… куда голова подевалась-то?
Я моргаю. И убеждаюсь, что головы нет. И наверняка, не сама она исчезла. Значит… понятия не имею, что это значит. А вот останки надо собирать, увозить. Только сперва снять придется, благо, аппарат взяла. Думала, капище засниму, пусть Бекшеев глянет, а теперь вот кости придется.
Костей в этом деле множество.
- Поможешь? – спросила у Михеича. И тот кивнул, мол, отчего бы и нет.
- Давненько он тут… Михеич помог избавить находку от вьюнка. – Ишь… странно, что зверье не растащило… да… иссохся весь.
- Что?
- Иссохся, говорю… хотя и странно… эти-то кости чистые, почитай… а тут он…
Знакомая вяленая желтоватая плоть.
- Погоди… - я делаю пару снимков, затем меняю ракурс и снова делаю. Уже захватываю не только тело, но и Михеича. Сосредоточенный его вид, задумчивость. И все одно звероватость, которая сейчас видна лучше, чем в городе.
А еще ловлю мысль.
Нужную.
Кажется.
- Тут ведь кладбище должно было быть… их. Деревенских. Неподалеку… так? Обычно ведь возле капищ его и устраивали…
Мертвые всяко к богам ближе.
- На деревах или…
- Тут, - Михеич потер найденную пряжку о рукав. А затем, пошарив в моховой подушке, вытащил полуистлевшую кобуру с ржавым револьвером. – Тут и было…
Он привстал.
Огляделся.
Махнул куда-то в сторону.
- Там он ольха стояла. Такая, огроменная… вот. И на ней помосты, стало быть.
А на помостах мертвецы.
- Какой
