Впрочем, я довольно быстро понял, что они не собирались клубиться вокруг. Некоторые из них лезли на платформу, но задерживались разве что на несколько секунд, а потом продолжали своё шествие по путям.

Кроме того, я не заметил, чтобы кто-нибудь из них пострадал от удара током при соприкосновении с третьим рельсом. Под тем углом зрения, с которого наблюдал я, картина открывалась далеко не полная. Я не мог определить с уверенностью, в чём причина: либо гули знали о токе и избегали третьего рельса, либо они обладали неуязвимостью, либо электричество по рельсу не подавалось.

Я швырнул парочку Хоблобберов вниз по лестнице и убил несколько тварей, после чего вернулся к люку. Мы с Катей быстро спустились к своему паровозу.

Мы нашли станции тридцать шесть и сорок восемь точно такими же, как двадцать четвёртая. Гули ещё не успели добраться туда своим ходом. Мы решили, что пока не будем о них думать; прежде надо было отделаться от Мэдисон. Зев прислала сообщение, в котором просила нас безотлагательно найти зону безопасности, так как через несколько часов нам предстояло участие в шоу. Я ответил, что мы слишком заняты. Она пообещала, что нас телепортируют всё равно, что бы мы ни делали. Я предложил ей трахать себя, а не нас, и она рассмеялась, решив, что я пошутил.

Я пока ничего не сказал Пончику о купонах. Счёл за благо подождать, заговорить в производственном трейлере. Просто я не сомневался: теперь, когда Катя высказала вслух свои подозрения, Пончик раздует из них вселенскую трагедию, которую следовало пресечь в зародыше так, чтобы никто не видел.

К тому же сюжет ещё не был исчерпан. Я видел, что в Кате происходит какая-то внутренняя борьба. Возможно, думал я, причиной тому было то, что я не полностью воспринимал её как члена нашей команды. Да, я тратил деньги и ресурсы на её амуницию. Но я не в меньшей степени делал это и для себя, и для Пончика, и Катя об этом знала. Всем нам было ясно, что Катя рано или поздно возвратится к Хекле. Потому что она этого хотела, в этом у нас не было сомнений.

Загвоздка заключалась в том, что Катя мне нравилась. Очень нравилась. Она была болезненно тихой. Даже если она была при полной экипировке, о её присутствии легко можно было забыть. Но она к тому же была чертовски серьёзной. Робкая, нерешительная – и при этом ни от чего не уклонялась. Если она обещала сделать то-то и то-то, она делала. Причём практически всегда делала хорошо, а это уже редкое качество. Ещё сколько-то тренировок, работы над собой – и она станет безусловной ударной силой. Но при этом я не забывал предостережение Одетты относительно Хеклы и потому не мог не возвращаться к мысли о том, что, возможно, нам стоило отпустить Катю, и лучше раньше, чем позже. Мне этого не хотелось, но я допускал, что с точки зрения долгосрочной перспективы это было бы наиболее разумным решением. И если решиться следовать этим курсом, то нужно было предварительно заручиться другой ударной силой. Например, нанять Хлама и Кувалду из клуба «Десперадо». Мордекай намекал как-то вскользь, что нанимать неигровых персонажей допустимо.

Меня злили эти мысли. Почему всё здесь устроено так сложно? Почему мы не можем просто быть верны друг другу? Мне вспомнилось, как сравнительно недавно мы с Беа сцепились по поводу её желания избавиться от Пончика. Мы ехали к друзьям встречать Рождество, и Беа небрежно упомянула Сахарную Булочку, одну из персиянок своей матери; эта кошка приходилась Пончику то ли тёткой, то ли кузиной, то ли ещё какой-то водой на киселе. Она, мол, беременна, и роды уже на носу. И когда Булка разродится, Беа возьмёт двух котят, а Пончика вернёт своим родителям, чтобы те попытались продать её как высококачественную производительницу для шоу породистых кошек.

Карл, она же тебе даже не нравится. Так с чего ты взъелся?

Это твоя кошка. Живое существо, ты в ответе за неё. Не понимаю, как ты можешь просто взять и отказаться от неё. Бери другую кошку, я совсем не против, но почему для этого надо обязательно бросать Пончика?

Карл, а ты представляешь, какую цену можно за неё запросить? Она побеждала в больших международных конкурсах. Теперь её вершины в прошлом. И я не пойму, тебе-то какой прок во всё это вникать.

В общем, б…ство на б…стве. От начала и до конца.

Помимо станций с колодцами, мы обследовали также пятидесятую, пятьдесят восьмую и пятьдесят девятую. Пятидесятую – потому что я хотел установить, есть ли там наркопритон из сети Кракарен. Ничего такого там не оказалось. Невеликое пространство, с какой-нибудь домик. Наклонная эстакада, девять разных платформ. Маленькая станция, и на ней никаких мобов. Выглядела она так, словно на ней никто никогда не бывал.

Затем была станция пятьдесят восемь, которой полагалось бы быть обычным гнездовьем обычных мобов, и которая оказалась столь же немудрящей и пустой. Следующая станция обозначалась номером пятьдесят девять, простым числом, следовательно, теоретически она должна была быть станцией пересадки. Она оказалась именно такой, какой и должна была оказаться. Она была обустроена совершенно так же, как все прочие пересадочные станции, на которых мы уже побывали, когда странствовали по участкам с более массивными номерами. Ресторан, универсальный магазин и церковка с переходом в клуб «Покоритель». Дверца люка наверху тоже нашлась – за нишей в стене возле магазина. Единственная разница состояла в невероятном числе разных платформ: их было двадцать семь. Раньше нам встречались станции с тремя платформами.

Из беседы с Мэдисон мы уяснили, что станция номер шестьдесят должна представлять собой внушительный жилой массив с десятками жилых домов и общежитий, с ресторанами и магазинами, где железнодорожники и их близкие отдыхают и удовлетворяют свои жизненные потребности. Там останавливаются все поезда с цветных линий, равно как и «Дорога домой», поезд «только для служащих», курсирующий по этой ветке. Там на платформе есть портал, аналогичный проходу в дальней комнате клуба «Десперадо». Безразлично, на каком поезде вы прибыли на станцию шестьдесят, с какой подстанции вы прибыли: пройдя через портал, вы все попадёте в одну и ту же точку.

Однако, оказавшись на предназначенной только для служащих железной дороги платформе станции шестьдесят, мы увидели, что всё там не так. Платформа – единственная на всей линии – была старой, дышала на ладан, заросла паутиной. Мы вышли