— Не нужно врача. Вы, Купер, как и ваша страна, знаете, что силу лучше всего демонстрировать на слабых. Я ведь вас вдвое старше…

— Извините, — буркнул Купер. — Могу чем-то помочь?

— Можете, — сказал Лоранд. — Отвезите меня домой. В таком состоянии я боюсь садиться за руль.

Глинер и Купер переглянулись:

— Домой?

— У таких, как я, тоже есть свой угол, — жалобным голосом сказал Лоранд. — Маленькая лачужка за городом.

В кабине лифта он коснулся бокового кармана пиджака. Авторучка была на месте.

Солнце пронизало вечер теплом и светом закатных лучей. Шум и бензиновый чад столицы не достигали берега искусственного озера, которое образовали грунтовые воды на месте известнякового карьера. Глубина начиналась в нескольких шагах от берега.

Лоранд полез в карман за сигаретами:

— Вы курите, Купер?

— Нет. Зачем мы здесь торчим?

— Полюбоваться закатом. — Так и не закурив, Лоранд теперь поигрывал авторучкой.

— Что в нем особенного? — пожал плечами Купер. — Закат как закат.

— Ошибаетесь, для вас он последний, — сказал Лоранд и повернул спусковое кольцо авторучки, заряженной патроном с нервно-паралитическим газом.

Автоматическая коробка передач упростила Лоранду задачу. Он двинул рычаг переключения скоростей на «Д», поставил ногу в спортивном башмаке двенадцатого размера на педаль газа так, чтобы на нее приходилась вся тяжесть безжизненного тела Купера, и едва успел захлопнуть дверцу.

Пузыри воздуха с шумом вырвались на поверхность воды, отметив место последнего успокоения Августа Купера, капитана ВВС США в отставке.

«Несчастный случай»» — констатировала полиция. Карета «скорой помощи» опоздала на несколько минут, задержавшись, пока бастующие водители разбирали баррикаду на шоссе.

30. Ночь была звездной

Бесшумно и самовольно, не запросив разрешения у руководителя полетов, ночь опустилась на взлетно-посадочную полосу, пришла в военный городок, заглядывая в окна домов, казарм, штабных служебных кабинетов. Тревога выплескивалась из окон вместе с квантами света, и капитан Першилин ощущал настоящее половодье тревоги, затопившее все кругом.

Приказ о досрочном выводе полка нарушил планы каждого — от командира до буфетчицы в кафе. И хотя в глаза Першилина — невольного виновника «ускорения» — никто не упрекал, он угадывал холодок в голосах людей, и этот холодок заморозил на его лице упрямое, бесшабашное выражение.

В общежитие не тянуло. Свои вещи он собрал еще днем, когда подполковник Бокай объявил решение: экипаж капитана Першилина первым улетает домой. В город командир выходить запретил, явно нарушая права человека. Правда, в Охотничьей Деревне Косте и делать-то было нечего. Сейчас Ева далеко отсюда, на юге страны, и завтра Костя даже не сможет пролететь над горами, которые спрятали его королеву. Штурман проложил курс на восток.

«Жениться, так на королеве!» — вспомнил Костя свое бахвальство у стойки тира, стрельбу по фарфоровым «свечкам», поцелуй Евы, оставивший на щеке Першилина след губной помады. Перед тем как сесть в машину, Ева крепко обняла Костю на виду всей улицы Бабочек, и на лице ее была улыбка, а на губах Першилин почувствовал соленый привкус слез. Хлопнула дверца «трабанта», улицу заволок едкий сине-серый дым, и они разъехались в разные стороны. Надолго? Навсегда? Костя Першилин не знал, но испытанное утром ощущение потери продолжало жить в нем и сейчас.

Дверь гарнизонного офицерского клуба, мимо которого проходил Першилин, была открыта. Костя заглянул. В вестибюле художник раскатал, словно дорожку, красный коленкор. Першилин прочитал: «Приветствуем первый воздушный эшелон на Роди…» Две буквы и восклицательный знак художник еще не дописал.

— Слушай, — спросил Першилин, — а кто приветствует этот самый «воздушный эшелон»? И главное, зачем? Не тот вроде случай, чтобы приветствовать, ты как думаешь?

— Никак не думаю. Плевать, короче. По мне, что первый, что последний, — не мое дело.

Слова эти задели Костю Першилина:

— Через два месяца и тебе собирать чемоданы.

Тот усмехнулся:

— Я не дурной, капитан! Женюсь на местной.

— И чем же ты займешься, интересно? Здесь своих безработных достаточно.

— Моя работа — через границу ездить. Туда — обратно, двести долларов в карман. Усекаешь?

— Я бы тебе усек…

— Ладно, вали отсюда, свет загораживаешь.

Костя бесполезно сжал в карманах кожанки кулаки. Не драться же с этим бездарным мазилой, но талантливым спекулянтом. Сейчас наступило время таких, как он: купить, продать, обмануть.

Пару лет назад Першилин был на экскурсии в столице и стал свидетелем колоритной сценки. Сдвоенный наряд — четверо вооруженных дубинками полицейских — гнали стадо «коробейников», роняющих вперемежку слезы, сопли и упаковки спичек, которыми они вздумали удивить Европу, торгуя в подземном переходе.

Теперь картина иная — поезда с Востока доставляют крепких парней, для начала обложивших данью «блошиные» рынки. И полиция уже с опаской подступается к бандам мафиози из СНГ, играющих всерьез и по-крупному: наркотики, бриллианты, старинные иконы и холсты. «Окно в Европу» отопрут отмычки…

— Дай-ка мне ключ от комнаты Боевой славы, быстро, — сказал Костя художнику, лениво поднявшему голову. По лицу Першилина он понял, что повторять капитан не будет, живо вытянул из кармана связку ключей и протянул:

— Смотри, пожалуйста. За это еще денег не берем.

Костя открыл дверь и нащупал выключатель. С мелодичным перезвоном вспыхнули под потолком лампы дневного света, ожила электрифицированная карта боевого пути гвардейского дважды орденоносного полка. Ленинград, Кенигсберг… Пульсирующая цепочка огоньков врезалась в центр Европы, как пущенная тугой тетивой стрела. «Возможно, — подумал Костя Першилин, — действительно настала пора вытаскивать “стрелы”, но не так, как это делаем мы сегодня».

С увеличенной фотографии в лицо Косте смотрел капитан Федор Прокопов:

— Уходишь, братишка?

— Уходим, капитан.

— В два месяца, говоришь? А мы шли сюда четыре года.

— Мы отстояли здесь почти полвека. Теперь другие времена. Говорят, живем в общеевропейском доме, еще про добрую волю, демократию, плюрализм…

— Ругайся по-русски, здесь женщин нет. Про добрую волю я тебе объясню: не верь ты сказкам. Перед войной у нас с Германией тоже договор был, я сам политчас проводил с технарями, распинался, какой он хороший. Потом видел, как горели наши «бомберы» прямо на летном поле. Мой «ишачок» против «мессеров» не потянул — сбили в первом бою. А теперь ты уходишь…

Костя отвел взгляд: что мог он объяснить Федору Прокопову, вся биография которого была небо да война? «Комсомолец, на самолет» — открытая кабина По-2, «Ни шагу назад!» — курносый «ишачок» И-16, Сталинградская битва — Як-1, затем Як-3. Победа и трагическая смерть на повороте дороги вдали от дома и родных могил.

Никогда и ни перед кем Костя не оправдывался, а сейчас, как провинившийся, опустил голову:

— Я не ухожу, капитан! Меня отправляют. Первым эшелоном, только не в сторону передовой. Мы отступаем сегодня. Говорят, что так надо, что все делается правильно и