Шрифт:
Закладка:
Он вошел в вестибюль, снял шляпу, стряхнул с нее капли и посмотрел на часы. До встречи оставалось еще семь минут, а юнга был не из тех, что приходят на важные свидания раньше назначенного времени. Нетерпеливо притопывая правой ногой, он безуспешно попытался стереть ладонью дождевые капли с лацканов пиджака, и тут я неслышно подошла сзади и стала вытирать его пиджак своим носовым платком.
Юнга вздрогнул от неожиданности, резко обернулся и оказался лицом к лицу со мной.
– Ты! – воскликнул он, – живая или призрак?
– Разве я похожа на призрак?
– Я шел сюда и мечтал, чтобы в эту трудную минуту ты оказалась рядом со мной. В таких ситуациях человеку часто являются призраки.
Я обхватила руками его шею и поцеловала куда-то между носом и подбородком:
– Дай я тебя поцелую, чтобы ты поверил, что я живая. А теперь иди наверх, а то опоздаешь!
– Но как я тебя потом найду?
– Я буду ждать тебя в кафе на углу Порцелланштрассе. Иди скорей! – Я слегка подтолкнула его в спину, и он стал подниматься по лестнице медленно, как на эшафот.
– Я надеюсь, на этот раз ваша беседа не продлится тринадцать часов, – обнадеживающе сказала я ему вдогонку.
Он резко хохотнул и не ответил. Я подождала в вестибюле, пока наверху не зазвенел звонок и не хлопнула дверь. Больше мне делать тут было нечего. Как бы я хотела бесплотным призраком проскользнуть за юнгой в облицованный дубовой панелью коридор, а оттуда в кабинет профессора, куда впускали только посвященных! Может, мое невидимое присутствие понизило бы накал их взаимной враждебности и смягчило бы их нелепую распрю до мелкой ссоры?
Я постояла в вестибюле еще пару минут, словно готовясь к тому, что юнгу пинком выбросят за дверь и спустят с лестницы, но ничего подобного не произошло, и я отправилась в назначенное кафе, готовая к долгому ожиданию. Дождь на время прекратился, и я прошлась по Порцелланштрассе в поисках книжного магазина или газетного киоска. Киоск я нашла в соседнем квартале и, купив последний театральный журнал, уютно устроилась в кафе за угловым столиком под лампой с розовым абажуром.
Настроение у меня настолько улучшилось, что я с удовольствием выпила две чашки кофе с воздушными розовыми пирожными, которые подают только в Вене. Несмотря на трагическую драму отношений Юнга с Фрейдом, сердце мое эгоистически ликовало – он приехал в Вену без Эммы и мечтал о встрече со мной!
Не могу сказать, сколько раз на улице начинался и кончался дождь, сколько раз я прочитала свой театральный журнал от корки до корки, пока наконец в дверях кафе не появился высокий силуэт юнги. Дождь как раз прекратился, и он стоял в дверном проеме, держа шляпу в руке и беспомощно озираясь. Догадавшись, что от волнения он не может разглядеть меня под розовым ореолом абажура, я встала с места и махнула ему рукой. Он быстро, почти задевая сидящих за соседними столиками, подошел ко мне и упал на стул рядом со мной.
Вглядевшись в него, я впервые в жизни поняла выражение «на нем лица не было». То есть лицо у него было, там было вроде бы все, как положено – нос, рот, глаза, брови, – но все эти черты словно сдвинулись со своих мест и потеряли связь между собой.
Содрогнувшись от дурного предчувствия, я осторожно спросила:
– Что, вы рассорились окончательно?
Он дико посмотрел на меня и сказал:
– Хуже, чем рассорились.
– Что может быть хуже?
– Мы довольно мирно обсудили наши коренные расхождения, мы даже взаимно пожалели об обидных словах, написанных каждым из нас, и решили внешне сохранить форму мирных отношений ради спасения нашего общего дела. После чего я поднялся уходить, и Зигмунд, провожая меня, вышел за мной в прихожую. Он хотел протянуть мне руку, но рука его так дрожала, что он уронил на пол стопку книг, лежавших под зеркалом. И тогда я сказал, что у него, очевидно, сильный невроз и я готов провести с ним несколько сеансов психоанализа, чтобы выяснить причину этого невроза. И тут – нет, я не смогу тебе этот ужас передать! – лицо его исказилось странной гримасой, глаза закатились под веки, и он грохнулся в обморок со всей высоты своего роста.
– Фрейд упал в обморок? А ты что?
– Я застыл, парализованный ужасом, но не успел я опомниться и наклониться, чтобы проверить, не разбил ли он голову, как в прихожую выскочила кудахчущая женская толпа. Не знаю, сколько там было женщин – пятнадцать, двадцать, сорок, во всяком случае, не меньше десяти. И все они вопили дурными голосами и заходились в истерике, все, кроме Минны Бернес. Она твердым хозяйским шагом подошла к бездыханному Зигмунду и убедилась, что, к великому счастью, он ничего не повредил, потому что упал на мягкий ковер, лежащий у входа. Я хотел предложить ей медицинскую помощь, но она взглянула на меня так, словно из глаз ее вылетели пули, и сказала тихо и внятно:
– Убирайтесь вон, доктор Юнг. И чтобы ноги вашей больше никогда не было в этом доме!
Я повернулся и пошел к двери, краем глаза заметив на ходу бессловесную жену Зигмунда, Марту, робко притаившуюся в уголке. Мне показалось, что она не решается подойти к мужу без разрешения Минны. Я тут же одернул себя – какое мне дело до их семейной неразберихи на фоне того, что произошло между мной и Зигмундом? Этот обморок стал последним решающим толчком нашего окончательного разрыва.
Юнга говорил, не останавливаясь, как пьяный, не давая себя перебить ни возражением, ни вопросом.
На миг он запнулся, чтобы перевести дыхание, и мне наконец удалось ворваться в безумный поток его речи:
– Господи, почему? Ну, упал человек в обморок, что с того?
– Потому что это был не обморок, а бегство от наших отношений отца и сына. Он понял, что я больше не хочу быть сыном и наследником, а в качестве свободного союзника я ему не нужен. Он не допускает рядом с собой свободных союзников, ему нужны только рабы и поклонники. Благодарю вас, но эта должность не для меня!
Юнга начал было подниматься со стула, чтобы раскланяться перед воображаемым противником, но тут
