Его слова имели исцеляющий эффект. Я больше не хотела сопротивляться ему и тоже обхватила Моисея руками, обнимая его в ответ. Его тело было твердым, крепким, непоколебимым под моим касанием, и я позволила себе положиться на него, как никогда раньше, ни капли не сомневаясь, что он не даст мне упасть. Лошади затоптались, и Сакетт вздрогнул, будто почувствовал мое облегчение. Калико тихо заржала и уткнулась мягким носом в плечо Моисея. И тогда я поняла, что не единственная, кто дрожит.

– Рисуй. Уходи и никогда не оглядывайся. Не люби никого, – прошептал Моисей в мои волосы. – Это были мои законы. Как только я освободился от школы и системы, я уехал. Больше всего мне хотелось рисовать и бежать. Рисовать и бежать. Это единственное, что делало мою жизнь терпимой. А затем появилась ты. И Пиби. И я начал подумывать о том, чтобы нарушить парочку своих законов.

Я слушала с колотящимся сердцем в груди, как он заставлял себя произнести эти слова, и поджала губы в попытке сдержать всхлип, рвущийся из моего горла, чтобы он не вырвался в неподходящую секунду и не заглушил слова, которые я отчаянно хотела услышать.

– В конечном итоге, Джорджия, я нарушил только один. Я полюбил, – просто, четко, решительно произнес он.

Он полюбил.

И в этот момент Калико отошла от него и потрусила в сторону последних лучей солнца, проникающих через дверь в загон. Сакетт медленно последовал за ней, нюхая землю перед собой. Лошади оставили нас с Моисеем наедине, будто их работа здесь была окончена.

– Кто ты, Моисей? Ты уже не тот человек, что раньше. Не думала, что смогу когда-либо снова тебя полюбить, – по моему лицу ручьем текли слезы, но я не вытирала их. – Ты не знал, как любить. А я не знаю, что делать с этим новым Моисеем.

– Я знал, как любить. Ведь полюбил же тебя. Просто не знал, как это показать.

– И что же произошло? – спросила я.

– Эли. Эли произошел. И он научил меня.

Моисей не поднимал голову с моей макушки, и я была ему благодарна. Мне нужно было время, чтобы подобрать ответ. Я знала, что, если посмотрю на него с жалостью, страхом или даже недоверием, все, что нам удалось построить, мигом разрушится. И поняла: если полюблю его, по-настоящему полюблю, а не просто буду хотеть его или нуждаться в нем, то мне придется принять его таким, какой он есть.

Я прижалась губами к его шее и прошептала:

– Спасибо, Эли.

Моисей резко втянул воздух и обнял меня крепче.

– Я любил тебя тогда, Джорджия, и люблю сейчас.

Его шея вибрировала, пока он произносил эти слова, и я было притянула его губы к себе, чтобы успеть попробовать их на вкус. В мире не было ничего слаще. Моисей поднял меня, а я обхватила его ногами и руками. И, придерживая меня одной рукой за бедро, а другой за спину, Моисей поцеловал меня так, словно у него было все время в мире, и это единственное место из всех существующих, где он хотел бы находиться. Когда он наконец оторвался от моих губ и прижался к шее, я услышала его шепот:

– Глаза Джорджии, волосы Джорджии, губы Джорджии, любовь Джорджии и ее длинные-предлинные ноги.

Глава 27. Джорджия

Я избавлялась от лишней энергии при помощи вечерних пробежек. Но когда я бегала, то не хотела останавливаться и вести вежливые беседы. Не хотела, чтобы люди пялились на мою подпрыгивающую грудь или отпускали ехидные комментарии о моем рабочем загаре, который был сильно заметен в шортах. Мои руки и лицо посмуглели от постоянного нахождения под солнцем, но на работу я ходила в джинсах, так что ноги оставались бледными. Наверное, все маленькие города похожи на Леван, но люди замечали каждую мелочь и всегда комментировали, обсуждали, сплетничали между собой… так что, когда у меня не получалось уснуть, я предпочитала бегать по полям, мимо водонапорной башни и старой мельницы. И сегодня у меня выдалась очередная бессонная ночь.

После возвращения родителей и стремительных изменений в моей личной жизни я чувствовала себя взволнованной и эмоциональной. Я хотела быть с Моисеем. Вот так просто. И практически не сомневалась, что он хотел того же. Но, как и в то лето семь лет назад, наши отношения развивались со скоростью света, и всего за пару дней мы перешли от этапа прощения к «вместе навсегда». Я не могла снова этого допустить. Папа правильно сказал, я теперь женщина, мать – ну, или была ею. Я больше не могу так себя вести. Поэтому я пожелала Моисею добрых снов и ушла домой рано, как прилежная девочка. Но счастья мне это не прибавило. Пришло время переезжать от родителей.

Я бежала со всех ног, освещая дорогу карманными фонариками в каждой ладони, и их свет постоянно прыгал взад-вперед от ритмичного движения моих рук. Родителям не нравилось, что я бегаю в одиночестве, но я уже достаточно взрослая, чтобы не нуждаться в их разрешении, к тому же единственное, что представляло опасность в полях, это скунсы, койоты и изредка – гремучие змеи. Однажды мне попалась уже мертвая, но я этого не знала, пока не увидела ее на том же месте в следующую ночь. Скунсы не были смертельно опасными, а койоты боялись меня, так что, за исключением змей, у меня не было причин нервничать.

Луна светила так ярко, что в фонариках не было необходимости, и когда я добежала до старой мельницы, преодолев пять километров из стандартных восьми, светлое небо подсветило старое здание, и я взглянула на него другими глазами. Мельница выглядела точно так же, как всегда. Я гадала, зачем Джереми Андерсон нанял Моисея, чтобы убраться в ней, снести старые перегородки и демонтировать внутренние стены, если с ней ничего не собирались делать. Окна были по-прежнему заколоченными, сорняки разрослись, но место не выглядело так, будто за ним не ухаживали семь лет. Кто-то наводил здесь порядок.

Каждый раз, пробегая мимо нее, я вспоминала свое отчаяние в вечер перед Днем благодарения семь лет назад. В вечер, когда я ждала Моисея снаружи, прежде чем струсить и оставить ему записку. Но я всегда пробегала мимо нее, игнорируя чувство утраты и давней тоски. Теперь же, когда Моисей вернулся и привез с собой надежду, я остановилась на минуту и отдышалась. С тех пор, как я увидела лицо, выглядывающее из-под отслоившейся краски в доме Кэтлин, я часто думала о рисунках Моисея на стенах старой