проговорил Юл.

— Нет, — сказал Видаль. — Я не женат.

— И не хотите подняться к ней?

— Нет. Я ее только один раз и видел. И вряд ли даже узнаю, встретив вторично.

— Она другое говорит. Не верю вам. Вы лжете.

— Нет, — сказал Видаль.

— Это потому, что вы боитесь?

— Да. Боюсь.

— Вэтча?

— Не Вэтча. Просто боюсь. Везенье мое, пожалуй, кончилось. Я знаю, слишком долго оно длилось. И я боюсь — а вдруг обнаружится, что я забыл, как надо действовать в боязни. И я не могу идти на этот риск — а вдруг окажется, что я потерял ощущение реальности. Вот Джубал — дело другое. Он верит, что я по-прежнему принадлежу ему; знать не хочет, что меня уже освободили. И слушать даже меня не захочет. Ему-то незачем тревожиться об ощущении реальности.

— Мы бы работали. Пусть она не такая нарядная, как ваши миссисипские, что все время в туфлях ходят. Но мы бы выучились. Мы бы вас не посрамили перед ними.

— Нет, — сказал Видаль. — Не могу.

— Тогда уезжайте. Сейчас.

— А как? Ты же видишь, он не усидит, свалится с седла.

Юл не ответил, и мгновение спустя — хотя и не расслышав шагов — Видаль почти физически ощутил, что паренек напрягся, замер и, подобравшись, не дыша, смотрит теперь на лестницу.

— Кто это там? — спросил шепотом Видаль.

— Отец.

— Я спущусь к нему. А ты побудь здесь. Постереги мой револьвер.

X

Темный воздух был высок, холоден, студен. В непроницаемой огромной тьме лежала долина, а за ней непроницаемо и холодно чернела на черном небе противолежащая гряда холмов. Сжимая пальцами култышку правой, Видаль поеживался, подрагивал зябко.

— Уезжайте, — сказал отец.

— Война кончена, — сказал Видаль. — Победа Вэтча — не моя печаль.

— Берите лошадей и негра и уезжайте.

— Если вы относительно дочери, то я ее видел лишь раз и не увижу больше никогда.

— Уезжайте, — сказал отец. — Забирайте, что ваше, и езжайте.

— Не могу. — Они стояли в темноте лицом к лицу. — Я четырьмя годами заплатил за освобождение от бегства.

— Даем вам срок до рассвета.

— В Виргинии в течение четырех лет мне и такого срока не давали. А здесь всего лишь Теннесси. — Но тот повернулся уже уходить, растворился на черном фоне косогора. Видаль вошел в конюшню и поднялся на сеновал. Недвижно над храпящим негром сидел на корточках Юл.

— Оставьте его здесь, — сказал Юл. — Он всего-навсего негр. Оставьте его и уезжайте.

— Нет, — сказал Видаль.

Юл сидел оцепенело над храпящим негром. Он не глядел на Видаля, но вставали меж ними, немо и беззвучно, перелесок, резкий сухой выстрел, внезапный одичалый гром копыт вздыбившихся лошадей, вьющийся из дула дымок.

— Я вам покажу самый короткий спуск в долину. Через два часа вы будете уже внизу. К рассвету будете за десять миль отсюда.

— Не могу. Он тоже хочет домой. Я и его должен довезти. — Видаль замолк; левой рукой неловко расправил плащ на негре, подоткнул. Услышал, как тихо уходит Юл, но не поднял глаз. Немного погодя потряс за плечо негра: «Джубал!» Негр застонал; повернулся тяжело, опять уснул. Видаль сидел над ним в той же позе, как раньше Юл.

— А я думал, что распростился с этим навсегда, — проговорил Видаль. — С миром и покоем. Со способностью и привилегией боязни.

XI

Хибара угрюмо тускнела в густом холодном рассвете, когда лошади вышли из покосившихся ворот на месиво дороги. На гнедом кровном коне сидел негр, на буланом — Видаль. Негра била дрожь. Сгорбясь, подтянув колени, он высоко торчал в седле, и лицо его было едва различимо под клеенкой-капюшоном.

— Говорил же я вам, что они нас хочут отравить этим пойлом, — причитал негр. — Говорил же я. Вахлачье, голь нагорная. А вы — мало что допустили отравить меня, так еще своей рукой поднесли эту отраву. О господи, господи! Хоть бы домой доехать.

Видаль оглянулся на хибару, обветшалую, слепую, без признака жизни, без дыма над трубой.

— У нее, наверно, есть молодой человек, ухажер, — произнес он вслух задумчиво и усмешливо. — Да еще тут мальчик этот, Юл. Он сказал — дойдет дорога до лавровой рощи, и, не доезжая, надо брать левее, тропой. Сказал, что через рощу нельзя.

— Кто сказал, чего сказал? — проговорил негр. — Я никуда не еду. Ворочусь сейчас на сеновал и лягу.

— Хорошо, — сказал Видаль. — Слезай с седла.

— Это зачем?

— Мне будут нужны обе лошади. А ты можешь пешком, когда проспишься.

— Я матушке вашей скажу. Все скажу. Скажу, как за четыре года — и то вы не научились разбирать янков от не-янков. Суетесь к янкам ночевать, допускаете поить отравой негра матушкиного. Я скажу ей.

— Ты ведь как будто решил оставаться здесь, — сказал Видаль. Его тоже пробирала дрожь. — Мне, однако же, не холодно, — проговорил он. — Мне не холодно.

— Чтоб я здесь оставался? Да вы без меня ни в жизнь домой не доберетесь. Что я матушке скажу, когда приеду домой без вас и она спросит, а вы где?

— Поехали, — сказал Видаль. Стронул буланого с места. Спокойно оглянулся на дом, отъезжая. За ним трясся на Цезаре негр и бубнил что-то, горестно бормотал себе под нос. Вчера они поднимались по этой дороге, по длинному трудному подъему, теперь же спускались по другому скату холма. Обращенная в месиво грязи и камней, дорога длинным рубцом легла в тощую и каменистую землю, под раскисшее небо, ухабисто спускаясь туда, где начинались сосны и лавр. Вскоре хибара скрылась из виду.

— Итак, спасаюсь бегством, — сказал Видаль. — Не очень-то буду я гордиться этим, когда вернусь домой. Да нет, буду. Ведь это значит, что я еще жив. Все еще жив, поскольку мне все еще ведомы страх и желание. Поскольку жизнь есть утверждение прошедшего и обещанье будущему. И значит, я все еще жив… А вон и перелесок.

Это показалась лавровая роща. Шагах в четырехстах впереди она недвижно и таинственно затемнела, возникла словно из воздуха, что пересыщен был водой. Видаль резко осадил коня, а скрючившийся, охающий, совершенно спрятавший лицо негр, не заметив того, выехал вперед и продолжал ехать, пока гнедой не остановился своею волей.

— А тропы я никакой не вижу… — сказал Видаль; в это время от рощи отделилась фигура, бегущая к ним.

Видаль подоткнул поводья себе под бедро, сунул руку внутрь плаща. Но тут он увидел, что это бежит паренек. Подбежал. Лицо белое, напряжено, взгляд трезвый и строгий.

— Тропа вон там, — сказал он.

— Благодарю, — сказал Видаль. — Спасибо, что пришел и показал, — хоть мы, думаю, и сами сумели бы найти.

— Да, — сказал Юл, словно не слыша. Он взялся уже