Иногда ей можно было дать лет шестнадцать, особенно в фартуке. А потом она и мне фартук купила, и мы все втроем отправлялись на кухню стряпать.

— Мы понимаем, что вам стряпать нравится не больше, чем нам, — говорит она. — Но что поделаешь, если мы такие бедные. У нас на семью всего один летчик.

— Говард может летать за двоих, — говорю я. — Так что с этим полный порядок.

— Когда он мне сказал, что вы тоже всего-навсего летчик, я ему говорю: господи, летчик, да к тому же еще и трюкач. Что тебе стоило, говорю, выбрать такого друга, которого можно пригласить на обед за неделю вперед, и при этом он не подведет, да еще такого, чтоб у него водились деньги, и он мог бы пригласить нас куда-нибудь. Так нет, ты выбрал такого же бедного, как мы сами.

А как-то она говорит Роджерсу:

— Надо б нам подыскать Баку девушку. А то ему надоест все с одними нами проводить время.

Сами знаете, как женщины такие вещи говорят: слушаешь ее — и кажется, что-то за ее словами кроется, а поглядишь — и такой у нее взгляд невинный, вроде она о тебе даже и не думала, а уж не говорила и подавно.

А может, и правда, давно пора было сводить их в ресторан и в театр.

— Только не думайте, — говорит она, — что за моими словами что-то кроется. Это вовсе не намек, чтобы вы нас куда-нибудь повели.

— А насчет девушки тоже не намек? — говорю.

Она смотрит на меня широко открытыми глазами, и взгляд у нее такой простодушный, невинный. Тогда они часто заходили ко мне перед обедом выпить коктейль-другой, — Роджерс, правда, не пил, — и когда я вечером возвращался домой, на столике под зеркалом была рассыпана пудра, валялся ее платок или еще какая мелочь, я ложился спать, и комната пахла так, словно она и не уходила. А она и говорит:

— Вы в самом деле хотите, чтоб мы вам подыскали девушку?

Но больше мы никогда об этом не говорили, а вскоре если ей надо было помочь взобраться на подножку или еще какую услугу оказать, какие мужчины женщинам должны оказывать, при которых касаться их приходится, она стала обращаться ко мне, будто это я ее муж, а не он; а как-то нас уже за полночь застиг в центре ливень, и мы пошли ко мне, и они с Роджерсом спали в моей постели, а я в гостиной на кресле.

А как-то вечером я одевался — собирался к ним, — и вдруг зазвонил телефон. Звонит Роджерс.

— Я, — говорит и замолкает, будто ему рот заткнули, и я слышу, как они говорят, шепчутся, вернее, она говорит. — Ну, так… — говорит Роджерс.

Потом слышу, она дышит в трубку, называет меня по имени.

— Не забудьте, — говорит, — что мы вас ждем.

— Я не забыл, — говорю. — Разве я что-нибудь напутал? Разве мы не на сегодня…

— Приходите, — говорит она. — До свидания.

Он открыл мне дверь. Лицо у него было такое, как обычно, но я остановился на пороге.

— Входи, — говорит.

— Может быть, я все-таки что-то напутал, — говорю. — Так что если вам…

Он распахнул дверь.

— Входи, — говорит.

Она лежала на диване, плакала. Из-за чего, не знаю, вроде из-за денег.

— Сил моих больше нет, — говорит, — я терпела, но нет больше моего терпения.

— Ты же знаешь, сколько у меня уходит на страховку, — говорит он. — Случись что со мной, как ты жить будешь?

— А сейчас как живу? Да у любой нищенки денег больше, чем у меня.

На меня она и не посмотрела, лежит ничком, и фартук под ней сбился.

— Почему ты не бросишь эту работу, не подыщешь другую, где была б нормальная страховка, как у людей.

— Ну, мне пора, — говорю.

Не к чему мне было оставаться там. Я и ушел. Он проводил меня к выходу. С порога мы оба оглянулись на дверь, за которой она лежала ничком на кушетке.

— У меня накопилось немного деньжат, — говорю, — я, наверное, столько у вас кормился, что просто не успел их потратить. Так что если нужно… — мы стояли на пороге, он рукой придерживал дверь. — Не хотелось бы лезть не в свои….

— Вот и не лезь, — говорит он. И распахнул дверь. — До завтра, увидимся на поле.

— Ага, — говорю. — На поле.

И почти неделю я ее не видел и никаких вестей от нее не имел. Его я видел каждый день и наконец не выдержал и спросил:

— А что поделывает Милдред?

— Погостить уехала, — говорит он. — К матери.

Еще две недели прошло, мы с ним каждый день виделись. Я с крыла всегда вглядывался в его глаза за очками. Но мы даже имени ее не упоминали, а тут он мне сообщает, что она вернулась и меня приглашают к обеду.

Было это днем. Он все время занят был, возил пассажиров — так что мне делать было нечего, я убивал время, ждал вечера и думал о ней, пытался догадаться, что там у них произошло, а больше просто думал, что вот она опять дома и дышит той же гарью и дымом, что и я, и вдруг решил — пойду к ней. Будто голос услыхал: «Иди к ней сейчас же, не медля». И пошел. Даже переодеваться не стал, чтоб времени не терять. Она была одна, читала перед камином. Вам случалось видеть, как нефть полыхает, когда прорвет трубопровод?

III

Чудно! С крыла я всегда вглядывался в его лицо за козырьком, пытался угадать — знает он или нет. Он, должно быть, знал чуть ли не с самого начала. Что тут удивительного: она ведь нисколько не остерегалась. Она и говорила так со мной и вела себя сами знаете как: норовила сесть ко мне поближе, а когда я от дождя укрывал ее плащом или нес ее зонтик, прижималась ко мне, — словом, любой мужчина с одного взгляда понял бы, что к чему, — и все это не только когда он нас не видит, а когда ей казалось, что он вдруг и не увидит. И когда я отстегивал привязной ремень и выползал на крыло, я всегда вглядывался в его лицо и пытался угадать, о чем он думает, знает все или только подозревает.

Туда я ходил до обеда, когда он был занят. Я болтался по полю и как только видел, что к нему собралась такая очередь, что он будет занят до конца дня, выдумывал какой-нибудь предлог и смывался. И вот как-то я собрался было уходить. Жду только, чтоб он