проявлять себя по-разному: от кругового «запирательства» и даже восстаний до поголовной выдачи дезертиров с применением санкций к местной верхушке и военным комиссарам. На местах шли массовые и совершенно неконтролируемые злоупотребления как с точки зрения официальной власти, так и по мнению населения, в том числе самих беглецов и уклонистов. Обе позиции отражены в одном из писем, изъятом петроградской цензурой: «Дезертиров всех забирают, их имущество конфискуют. Я погостил это время [в деревне] – чуть с ума не сошел, что тут делается: за самогонку дезертира отпускают… Конечно, дезертир попадается другим, те другие его опять забирают…»[1228] По сообщениям Порховской УКД, волостные военкомы «только носят имя Комиссара. Делопроизводители в большинстве своем происходят из кулацких элементов и ведут скрытый саботаж, не принимая активного участия в борьбе с дезертирством… Волостная милиция в большинстве случаев представляет из себя сущее недоразумение»[1229]. В Лужском уезде пять дезертиров во главе с председателем волостного ревкома «объявили себя» отрядом по борьбе с дезертирством и провели серию грабежей и вымогательств[1230].

Для выяснения возможности освободиться за взятку, а также путей дальнейшего существования дезертиров обратимся к одному из писем, перехваченных военной цензурой. 21 мая 1919 г. оно было отправлено в Петроград на имя А. Гавриловой: «Дорогая Нюша[!] Доехал я с приключениями, были мы забраны с Василием в Комендатуре в селе Ново-Але<ксандров>ском освободиться было трудно… меня и его не отпускали, но он придет тебе расскажет все[.] За 1200 руб. нас освободили, вино отобрали, меня признали как дезертира, но спасибо ему что он выкупил, теперь я у его в долгу, но он его подождет, должен я 600 руб. Живу я славу Богу, сыт и ничего я не делаю, нанялся в пастухи к лошадям за 4000 руб. На готовом хлебе». Далее автор просил выслать ему различные вещи, чтобы отблагодарить хозяев, которые его скрывают. Но «благодарность» эта обернулась прямой противоположностью – в письме дезертир сообщил обратный адрес[1231].

На заседании ЦКД 26 мая 1919 г., которое прошло под председательством представителя Высшей военной инспекции Г. Г. Ягоды, было вынесено постановление о личной ответственности волостных военных комиссаров за каждого дезертира, обнаруженного в волости. Они были обязаны вести строгий учет всех призванных, поголовно проверять документы, «делать систематический обход сел, деревень»[1232]. Та же мера ответственности возлагалась на председателей сельских и волостных советов. Нерадивых комиссаров, вольно или невольно потворствующих дезертирам, ВГШ рекомендовал «беспощадно наказывать вплоть до отсылки на фронт в качестве рядовых красноармейцев»[1233]. Случаев такого наказания в исследуемом регионе не выявлено. Кроме того, «все граждане, знающие о дезертире и не сообщившие о том в ближайшую Комиссию по борьбе с дезертирством», фактически попадали под разряд укрывателей[1234]. Большая ответственность выпала на долю заведующих биржами труда: с них должны были жестко спрашивать за всех уклоняющихся от призыва и сбежавших из армии, которые окажутся в списках зарегистрированных.

Анализируя одну из двухнедельных сводок деятельности комдезертир, Л. Д. Троцкий обратил внимание на то, что в ней были отражены аресты должностных лиц лишь сельского и городского уровней. По его мнению, этого было недостаточно. Он рекомендовал ЦКД через Президиум ВЦИК поднять вопрос о привлечении к ответственности представителей уездных и губернских исполкомов, так как «самый факт возбуждения обвинения (о котором нужно сообщить на места) возымеет надлежащее действие»[1235]. Только за январь – февраль 1921 г., когда, казалось бы, проблема массового дезертирства перестала иметь ключевое значение для судьбы войны и Советского государства, к ответственности за укрывательство и пособничество дезертирам по стране было привлечено более двух тысяч должностных лиц. Среди них 328 командиров и комиссаров воинских частей; 673 руководителя и ответственных лиц советских учреждений и предприятий; 1281 председатель волисполкомов, сельсоветов и волвоенкомов; 195 председателей домкомов, а также 186 «других»[1236].

Местная власть манкировала своими обязанностями в отношении семей «честных красноармейцев». Это неминуемо оборачивалось письмами кормильцу с описаниями бедственного положения и мольбами о помощи, что нередко вызывало дезертирство даже в среде стойких и сознательных бойцов. Заместитель председателя Высшей военной инспекции И. А. Данилов в мае 1919 г. отмечал, что «получаемые с родины сведения о бесчинствах представителей советской власти разлагающим образом влияют на фронт»[1237]. В Псковской губернии отмечались случаи наделения местной властью землей семей дезертиров, оставляя едва ли ни с чем родных «честных красноармейцев», так как последним якобы все равно не хватило бы рук на ее обработку[1238]. Несмотря на очевидную «контрреволюционность» подобной политики, нужно согласиться, что она весьма логична и верна практически.

При анализе писем в Красную армию и из нее важно помнить, что, как правило, мы имеем дело с различными цензурными выборками или информационными сводками, которые представляют из себя уже вторичный, весьма односторонне отображающий массовые настроения источник. Особое внимание цензуры на сведения о бедственном положении в деревне, «если оно рисуется в явно сгущенных красках», панику и массовое дезертирство из Красной армии было обращено после майского наступления на Петроград и летних успехов А. И. Деникина на юге. Эти изменения были внесены в цензурные инструкции и правила в августе 1919 г.[1239]

По словам управляющего делами ЦКД М. Лурье, «письма в Красную Армию являются весьма ценным материалом для выяснения состояния дезертирства в губернии»[1240]. М. А. Молодцыгин исследовал 1252 крестьянских письма красноармейцам (в данную выборку из рассматриваемых губерний попало немного писем, но в целом, за «некоторыми отличиями», видны общие тенденции). В 61,5 % писем упоминалось о массовом дезертирстве в их регионах, причем явное осуждение его встречено всего в 16 письмах. При этом только каждое седьмое письмо содержало предостережения красноармейцам, рассказывало о принимаемых властями мерах для борьбы с дезертирством[1241]. В 166 случаях родные и односельчане советовали бросать службу и возвращаться домой[1242]. Вот весьма точное описание реакции на такие послания: «Кормилец читает эти обидные письма и, в конце концов, решается съездить домой. Трудно бывает домой приехать, а выехать еще трудней»[1243].

По информации Петроградской ГЧК, основными причинами «крупного недовольства» красноармейцев в войсках Петроградского гарнизона в июне 1920 г. были «неблагоприятные сведения, получаемые ими от своих семейств из провинции, где их семьи не удовлетворяются положенным пайком и терпят всякие несправедливости»[1244]. Б. И. Баратов (Баратов-Уманский), бывший сотрудником редакции «Бедноты» (популярной в крестьянской и красноармейской среде), в статье «Что пишут красноармейцы», помещенной в «Известиях Наркомвоендел», так расставил по частоте упоминания темы красноармейской корреспонденции, поступившей в адрес редакции: семейное положение, дезертирство, власть на местах, красноармеец и тыл, красноармеец на службе, Колчак и