тому же считает себя коммунистом, читал не только Толстого, но и „Азбуку коммунизма“». Он выразил готовность исполнять все обязанности гражданина, кроме военной службы[1197]. Первичный приговор – расстрел – был заменен на 15-летнее заключение («учитывая пролетарское происхождение и что не хотел деморализующе повлиять на остальную команду»). В течение 1921 г. срок ему дважды снижался: сначала до пяти лет, а затем до года и восьми месяцев[1198].

Процесс свертывания Гражданской войны отразил декрет ВЦИК от 16 сентября 1921 г. «О пересмотре дел о лицах, осужденных за уклонение от воинской повинности по религиозным убеждениям». По нему был объявлен пересмотр «всех без исключения дел… за уклонение от воинской повинности по религиозным мотивам». Таковые или освобождались от военной службы (если их возраст был уволен в бессрочный отпуск), или тюремное заключение заменялось работами[1199].

3.3. Аспекты повседневного существования дезертиров

Пожалуй, ключевой фразой для понимания феномена массового дезертирства в годы Гражданской войны, восприятия его населением может послужить мысль Н. А. Корнатовского: «Дезертирство являлось одной из форм выражения настроения деревни»[1200]. В исследовательской литературе постоянно подчеркивалась крестьянская сущность явления дезертирства. Псковский исследователь Е. М. Калкина отнесла массовое дезертирство в крестьянской среде к наиболее распространенной пассивной форме сопротивления крестьян политике военного коммунизма[1201]. Осложнению ситуации в деревне способствовал и распад весной 1919 г. многих сельских ячеек РКП(б): часть коммунистов ушла на фронт, другие, дабы не попасть под партийную мобилизацию, покидали ряды большевиков[1202]. Н. Н. Мовчин указывал на связь имущественного расслоения в деревне и отношения к мобилизации. Напрямую это не означало, что «кулак вовсе не являлся на призыв, так же как и положительное отношение бедноты к Советской власти вовсе не означало, что она всегда и на 100 % являлась на призыв»[1203]. Он же определил «главным носителем дезертирства в городе» мелкую буржуазию»[1204].

В выступлениях и работах В. И. Ленина периода Гражданской войны в России дезертирство из Красной армии рассматривалось в основном как явление почти исключительно крестьянское, совершаемое по «темноте», под влиянием контрреволюционной агитации. При этом факт добровольной сдачи полумиллиона дезертиров летом 1919 г. означал, по словам главы партии и советского правительства, что середняк одумался, понял свое родство с рабочим классом, принял власть, давшую ему землю. Перелому сознания способствовало занятие больших территорий белыми войсками, которые несли «восстановление порядков хуже, чем царские, восстановление рабства рабочих и крестьян, порки, грабежа, надругательства офицеров и дворянчиков»[1205]. В докладе «О современном положении и ближайших задачах советской власти» 4 июля 1919 г. Ленин писал: «У нас десятки тысяч дезертиров были людьми, или поддающимися панике или слишком легко плетущимися за буржуазией. А мы готовы делать выводы, равносильные отчаянию… Некоторые комиссары говорили, что мы теперь захлебываемся от притока дезертиров в Красную Армию… чем ближе подходит Деникин, чем яснее, что несет Деникин, капиталисты и помещики, тем легче для нас борьба с дезертирством, тем смелее мы дальше отсрочиваем неделю для явки дезертиров»[1206]. Итак, изменению настроения дезертиров и их родных прямо способствовало осознание крестьянством того факта, что белые несут с собой порядки хуже советских, а также умелая и систематическая деятельность членов РКП(б) на местах.

А. Козаков (Казаков) отмечал, что нестойкость, усталость, «некультурность» крестьянства, стремление их переложить тяжесть войны, плоды которой (земля) были столь желанны, на рабочих и обусловили массовое дезертирство в Красной армии. Оно развивалось «по мере того, как союз рабочих и крестьян давал все большую и большую трещину…»[1207]. Одновременно поставленные вне закона уклонившиеся от службы и дезертиры были оторваны от производительного труда, что стало своеобразным поражением системы, которая, не сумев поставить их под ружье, создала себе врагов разной степени активности и резко ухудшила социальный климат деревни.

Только с множеством оговорок мы можем распространить на северо-западные губернии (особенно Петроградскую) тезис Т. В. Осиповой о том, что «деревня оказалась во власти дезертиров. Сельские советы скрывали их, боясь мести»[1208]. В годы Гражданской войны имели место случаи, когда «крестьяне, ненавидя войну, переносят свою злобу на семьи красноармейцев»[1209]. Исследователь В. В. Кондрашин привел примеры расстрелов активистов антидезертирской борьбы в Саратовской губернии прямо по постановлению сельского схода. Среди прочих была убита и жена красноармейца[1210]. По документам Северо-Запада прослеживаются факты мести односельчанам со стороны бывших дезертиров. При аресте дезертиры сыпали угрозами в адрес тех, кто на них указал, обещая сжечь их дома, расправиться с близкими.

Пресса была переполнена сообщениями с указанием волостей, где вольготно и безнаказанно проживали дезертиры при покровительстве сельских властей. Заметки эти нередко оканчивались замечаниями: «куда смотрит Совет» и т. п. Сами советы обвинялись в том, что они заняты исключительно укрыванием от мобилизации «…своих родственников и добрых знакомых, назначая их на разные должности…». По мнению информантов, связь через прессу была очень важна, ведь «из центра зла усмотреть нельзя… На местах виднее»[1211]. Авторы публикаций делали масштабные и печальные обобщения, как, например, «Мне случайно попала в руки волостная книга, в которой занесены года рождения граждан и по которой определяется отношение их к воинской повинности. Она во многих местах испещрена помарками и поправками… к сожалению, приходится убедиться, что это не какая-нибудь исключительная волость: в ней чрезмерно много типичных наших волостей»[1212].

Специфическим источником, свидетельствующим об отношении деревни, являются сведения «разведчиков» и информаторов в лице уже упоминавшихся лжедезертиров. Из них следует, что в большинстве своем сельские власти, волостные органы по борьбе с дезертирством бездействовали или же прямо сочувствовали дезертирам: «На вопрос „есть ли кто?“, он ответил „есть, только им опасаться не нужно… деревенская тройка что есть, что нет, раз коммунисты не задерживают, деревенская тройка с какой стати будет задерживать?“» (с. Федоровское). Тот же лжедезертир передал ответ своего собеседника в с. Рождествено: «деревенская тройка с дезертирами чай пьет и [в] очень хороших отношениях»[1213]. Уровень симпатии к дезертирам в конкретной местности точно соответствовал отношению к советской власти. Красноармеец, обошедший деревни Дудергофской волости Детскосельского уезда, обобщил свои впечатления так: «Везде, куда ни зайдешь, слышен ропот на советскую власть и приветствие дезертирам»[1214]. Очевидно, что власти бездействовали далеко не везде и очень многое зависело от личного желания или нежелания бороться с дезертирами. Там, где «много коммунаров» или был «строгий милиционер», проживание дезертиров было крайне затруднительно. Плохой прием встретили лжедезертиры в волостях, где были расквартированы красноармейские части: крестьяне здесь были особенно насторожены и «слова приходилось тянуть чуть не на аркане». То же наблюдалось