Шрифт:
Закладка:
Ещё в той части биографии, где Кавацура Бондзи повествует о встрече в четырнадцатом году Тайсё[47] с великим австралийским предсказателем Фрэнком Хайеттом, проступали яркие краски жизни. Кавацура Бондзи заявил предсказателю: «Сам я родился под красной звездой из созвездия Плеяд, а ты родился под родственной. Во времена нашего озорного детства мы часто играли вместе, а сегодня впервые узрели друг друга на Земле. Звёздная клятва ещё живёт в нашей груди». Этим он растрогал Хайетта до слёз.
Нацуо, не склонный к логическим построениям, воспринял эти книги легко и без сомнений. Хотя тому не было вещественных доказательств, «реальность» могла существовать. И даже если она занимала добрую половину ощущений, оставалось место и для тайны. Самая большая странность духовного начала заключалась в том, что само оно за века не получило доказательной силы, которая опровергала бы общепринятые в реальном мире идеи. Нацуо и не думал сомневаться в странной природе вещей, которые наблюдал в море зелени у подножия Фудзи. Он примирился с тем, что не может показать это другим, поэтому идея об объективной реальности, которой недостаточно, чтобы убедить отшельника, глубоко его тронула — как дружба между заключёнными.
Однако порой, почти интуитивно, у Нацуо всё-таки возникала мысль об опасностях дороги, по которой он следует. Он уже сталкивался с тем, что его не понимали в его мире, в мире искусства, однако ему недоставало духовной силы, чтобы когда-нибудь убедить большинство. Но человек искусства, раз отказавшись от самовыражения, навек остаётся один на один с мрачной тайной. Подлинный мир искусства представляется далёким от него людям аллегорией «экспрессии». А может, истинная реальность и кроется в тайне?
Через несколько дней Нацуо отправился к Фусаэ вернуть книги, поделился впечатлениями, опять выслушал много новых историй. Оказываясь подле Фусаэ, он не чувствовал себя оторванным от мира, возвращалось приятное ощущение, что его любят. Нацуо понимал, что Фусаэ принимает его очень тепло. Доказательством тому стала одна тайная практика, которой его обучил Фусаэ. Для этого требовался камень, и Нацуо по пути домой направил машину к реке Тамагаве. Он вспомнил, как в прошлом году точно в такое же время приезжал сюда с Сюнкити и его матерью.
Близились сумерки, у воды никого не было, заходящее солнце жарило вовсю. Камни под ногами раскалились. Косые лучи солнца очерчивали каждый валун тенью. Камни отражали свет, поэтому даже тени выглядели плоскими, а весь берег казался доской, неровно окрашенной в белый и чёрный тона: река сверкала, разбрызгивая вокруг свой блеск.
Взгляд Нацуо не задержался ни на реке, ни на зарослях камыша, его влекли камни, грудами заполнявшие мир. Он наклонился, тронул один рукой. Раскалённая поверхность обожгла пальцы. Тут из большой кучи голышей вылезла маленькая, по виду новорождённая ящерка — её фигурка, похожая на трещину, блеснув, сразу исчезла.
«А это что-нибудь означает?»
Нацуо с некоторых пор перестал гоняться за смыслом. Заходящее солнце обжигало лоб, ветер с реки утих. Нацуо долго искал, но подошёл ему лишь один камень.
— Ищи камень с душой почившего, — напутствовал его Фусаэ. — Диаметром сантиметра полтора, идеально, если он будет абсолютно круглым. Но их сложно найти, подойдёт и примерно такой. По возможности, старый живой камень с дырочками, тяжёлый, твёрдый. Вообще-то, камень, чудесным образом попавший сюда из мира богов, камень для практики, стоит, наверное, искать в чистых горных реках или на земле синтоистского храма. В городе с этим трудно, но у таких рек, как Тамагава, есть связь с камнем, который тебе нужен.[48]
Как следует из сочинения Баи Нобутомо[49] «Мысли о присутствии божественной души, о водворении божественной души»: «Успокоение души означает доступный способ возвратить в будущем душу, покинувшую на время по некой божественной воле тело, которое будет страдать и духовно ослабнет…» Но Фусаэ разъяснил Нацуо, в чём состоит «способ успокоения души».
Нацуо проискал целый час и наткнулся на немного неровный, но почти круглый белый полупрозрачный камень. Диаметр немного превышал пятнадцать миллиметров. Нацуо вымыл его в реке, завернул в чистый платок и вернулся к машине.
Пот бежал ручьями, в горле пересохло. Он проехал немного вдоль реки, остановился и поднялся к площадке для отдыха, где на склоне обращённого к воде сада были расставлены пляжные зонтики. Купил на входе талон на газированную воду, потребовал себе место под зонтиком и спустился по тропинке. Вечернее солнце уже увело тень из-под зонтиков. Раздетые молодые люди там и сям пили холодные напитки. Но и здесь не было ветерка, который принёс бы речную прохладу.
Пока Нацуо ждал свою газированную воду, он несколько раз через ткань дотрагивался до свёрточка в нагрудном кармане. Грудью он ощущал тяжесть камня и воображал себя человеком, который носит сердце с собой.
Рядом под зонтиком беседовали юноша и девушка, судя по одежде, они приехали на велосипедах. Оба в шортах, в рубашках с закатанными рукавами и в ярких американских майках. Они говорили о новых пластинках и кино, о том, что на следующей неделе все отправятся на дачи. Молодые люди, которые получают в этом мире наслаждение уже от того, что могут на мелководье остудить щиколотки. Взаимное, чуть надменное удовольствие от своей сексуальной привлекательности.
Нацуо казалось, что он снова охотно принимает всё это.
Две вещи, которые не должны уживаться в молодом человеке, — доброе сердце и снисходительность — вновь поладили между собой в душе Нацуо. Он словно обретал прозрачность, и когда испытывал удовольствие, и когда, считая людей равными себе, любил их. Он без гордыни говорил себе: «Я ангел».
Нацуо вдруг понял, что не просто исцелился: он пришёл в себя благодаря таинственному камешку, покоившемуся в его нагрудном кармане.
Благодаря драгоценному камешку «успокоения души», благодаря тому, что он нёс этот камешек, как своё сердце, он вернул близость с миром. Пропал страх отчуждения, обуявший его в недавнем путешествии. Но он не был прежним Нацуо. Тайна стала необходимым для здоровья лекарством.
От соседнего зонта доносился смех. Вечерние тени удлинились. Газированную воду до сих пор не принесли. Рядом по железному мосту, прикрытому пунцовым облаком, прогрохотала загородная электричка. Радость провести летний вечер за городом среди заурядных бытовых картин освободила Нацуо от сковавшей его недавней обязанности «писать».
«Надо мной сверкающие ночные облака, а здесь, в кармашке на груди, — тайна. Этого достаточно. Зачем-то ведь нужен связавший их висячий мост?»
*
Дома Нацуо тщательно вымыл камень успокоения души в раковине, что была в мастерской, провёл очищение солью и положил его на небольшую
