существовало поверье, будто «фавны» (с точки зрения инквизитора, это, конечно, бесы) в результате обряда подменяют детей, забирая больных и хилых и возвращая матерям здоровых, — первые принадлежат этим «фавнам», тогда как крепкие младенцы суть подлинные дети этих крестьянок.

Наблюдение относительно родительской любви к детям примерно в тот же период было сделано Э. Леруа Ладюри на материале инквизиционного расследования в пиренейской деревне Монтайю[167]. Матери радуются рождению детей и глубоко переживают и оплакивают их смерть. Между родителями и детьми существуют прочные эмоциональные связи. Этот вывод может показаться довольно банальным: трудно было бы ожидать другого! Однако констатация привязанности родителей к детям имеет свой смысл, если вспомнить известный тезис Ф.Ариеса о том, что ребенок, которым якобы пренебрегала средневековая цивилизация, не придававшая никакого значения его психологическим и возрастным особенностям, становится предметом забот и любви только после перестройки семьи в начале Нового времени, когда воспитание детей делается ее основной функцией[168]. Негативное отношение к женщине дополнялось невниманием к детям[169]. Ариес исходил из материалов, которые могут характеризовать преимущественно лишь верхи общества. Источники, исследованные Леруа Ладюри, относятся к крестьянству.

В целом же, несмотря на то, что за последнее время интерес к истории детства резко возрос в исторической науке, приходится согласиться с теми историками, которые полагают, что эта область знаний остается мало изведанной, полной спорных и ошибочных утверждений и что выход из положения один: самое внимательное и скрупулезное фронтальное исследование источников, не полагающееся на односторонние впечатления, которые могут быть более или менее случайно из них почерпнуты[170].

Наша ближайшая задача носит более ограниченный характер: установить, каков взгляд на детство, ребенка и семью у проповедников XIII века. Как мы видели, сообщение Этьена де Бурбон проливает некоторый свет на деревенскую среду. Впрочем, свидетельства родительской привязанности дают «примеры» и относительно рыцарей. Некий благородный рыцарь, отправляясь в крестовый поход за море, «велел привести к себе маленьких сыновей, которых он очень любил». Обнимая их при прощании, он хотел сделать свой отъезд еще более горьким, — ведь тем самым возросли бы его заслуги (Crane, N 124). Любовь к детям и преданность делу, угодному Богу, сочетаются, но вместе с тем и находятся в противоречии: нужно пожертвовать первой ради второй, и при этом возрастают шансы спасения души. Другие указания проповедника относительно родительской любви предельно лаконичны. Например, в «примере» о видении одного рыцаря упомянуто о том, что бесы соблазняли его, принимая облик разных людей, в том числе облик его жены и любимого маленького сына (ЕВ, 37. Ср. 444; Crane, N 1). Но не может ли самая беглость подобных упоминаний послужить свидетельством того, что родительскую любовь проповедники рассматривали как нечто само собой разумеющееся? В конце концов, привязанность к своим младенцам свойственна и животному миру (см., например: Hervieux, 411).

Дело обстоит не так-то просто. Родительская любовь естественна. Но как ее оценивает проповедник? Любовь к близким, в том числе к детям, чревата большой опасностью: она может заслонить главную цель жизни и даже отвратить от нее — заботу о спасении души. Одо из Черитона приводит две притчи. Первая: крестьянин вез на рынок тушу быка, и к нему пристали волки. «Долго собираетесь меня преследовать?» — «Долго ли? Пока несешь быка». Тогда крестьянин предпочел бросить тушу и избавиться от таких спутников. Вторая басня: некоего человека, шедшего с полным кошельком, преследовали разбойники, и, дабы избавиться от них, он бросил кошелек. Мораль обеих притч: «Волки суть разбойники, кои, пока несешь в себе грех, преследуют тебя, дабы пожрать. Разбойники суть кровные родственники, сыновья, племянники, дурные слуги, приживалы, которые жаждут богатств» (Hervieux, 292. Ср. 373). Вот отношение к детям и родственникам! От них — одна лишь опасность и кошельку и душе. В одной из последующих глав будет приведен рассказ об отшельнике, который вместе с ангелом, принявшим человеческий облик, посещал дома разных лиц. В одном из домов ангел умертвил маленького ребенка. Затем он открыл потрясенному отшельнику причину этого поступка: оказывается, пока у хозяина дома не было сына, он охотно подавал милостыню, был щедр и небережлив, а с рождением наследника отвратился от благочестивых дел и начал копить добро для сына (Crane, N 109; GR, 37). Наличие детей и наследников и любовь отца к сыну, забота о нем, согласно логике этого повествования, угрожает спасению души.

188

Мадонна с младенцем. Роспись из церкви в Нес, Норвегия, начало 14 в.

Здесь уместно упомянуть то обстоятельство, что, судя по имеющимся источникам, детство самих будущих членов нищенствующих орденов — младших отпрысков семей, которые не могли рассчитывать ни на отцовское наследство, ни на ту долю родительской любви, какая доставалась старшему сыну, и подчас попадали в монастырь по воле родителей, а не добровольно, — их собственное детство было безотрадным[171]. Возможно, это оказывало свое влияние на взгляды проповедников. Не симптоматично ли, что в новых орденах игнорировались все возрастные (так же как и социальные) различия, настоятеля называли уже не «отцом», а «наставником», а монахов — «меньшими братьями»?

Как обстояло дело с любовью детей к своим родителям? Имея в виду специфику проповеди, нацеленной на осуждение негативных аспектов моральной жизни общества, трудно ожидать объективного освещения эмоциональной сферы. Совершенно иные чувства якобы обуревают христианина. Вспомним проповедника, который по воскресным дням взывал к пастве: «Не молитесь за душу моего отца, который был ростовщиком…» Приведя эти проклятья, исходившие из уст знакомого священника, Жак де Витри заявляет, что, если б он верно знал, что его собственный отец ушел из мира сего хотя бы с одним смертным грехом, он не прочитал бы за него Pater noster, не отслужил бы ни одной мессы и не подал бы милостыни для спасения его души (Crane, N 216). Не любовь между детьми и родителями, но любовь к Богу и заботы о спасении души должны стоять в центре внимания человека.

189

Дьявол предлагает женщину святому. Капитель в церкви Сен Бенуа на Луаре. Начало 12 в.

190, 191

Глупая и разумная девы. Статуи в соборе в Магдебурге. Около 1250 г.

Мы читаем в «примерах» о детях, которые обеспокоены участью душ своих родителей на том свете[172], но создается впечатление, что это беспокойство не лишено эгоистичности. У одной девушки были богобоязненный и добрый отец, простец, который усердно работал в поле и скромно жил трудом рук своих, и распутная мать-бездельница. Оба скончались. Предоставленная