известных. Она написана между 27 и 24 годами до н. э. и обращена к Меценату. Гораций приглашает своего друга погостить в его сабинском имении, где уже давно все приготовлено для их будущей пирушки: кувшин с легким вином, цветы роз и изысканное ореховое масло «на кудри». Поэт призывает Мецената не медлить и быстрее покинуть свой огромный дворец на Эсквилинском холме в Риме, «роскошь эту постылую», «чертог, достигший небесных туч». Богачам полезно менять уклад жизни, утверждает Гораций, поскольку скромная трапеза «под кровлей низкой» весьма благотворно влияет на их душевное здоровье. Наступают знойные летние дни, когда всякий пастух со стадом норовит укрыться в тенистом лесочке, где протекает холодный ручеек. Меценат же, «уставом города занятый и благом граждан», с головой погружен еще и в дела римской внешней политики, с тревогой пытаясь выяснить, «что нам готовят серы, бактры, / Киру покорные встарь, и скифы». Однако Гораций считает, что все эти заботы Мецената излишни, поскольку боги мудро скрыли от смертных их будущее («Но мудро боги скрыли грядущее / От нас глубоким мраком»). В силу этого нужно заниматься только теми проблемами, которые можно решить сегодня, а все остальное, непредсказуемое и неподвластное людям, отставить в сторону. Поэт приводит в пример реку Тибр, которая сейчас мирно катит свои волны к морю, а уже завтра, разлившись, может начать вырывать с корнями огромные деревья и смывать окрестные дома и скот. Лишь тот человек счастлив, продолжает Гораций, кто ценит каждый прожитый им день, поскольку даже Юпитер уже не сможет отнять то, «что время быстрое умчало». Фортуна имеет жестокий нрав, непостоянна и капризна, но если богиня счастья будет пребывать с ним, он будет благодарен ей, если же она покинет его, то он будет рад и бедности. Ведь плывя по бушующему морю (жизни?), ему не нужно, подобно купцу, униженно молить богов о спасении его драгоценных товаров. Напротив, он спокойно сядет в свой хрупкий двухвесельный челн и, доверившись близнецам-Диоскурам и попутному ветру, отважно понесется по волнам.

Ода III.30, известная ныне как «Памятник», написана в 23 году до н. э. и является своеобразным эпилогом к трем книгам «Од», изданным в том же году. Эта ода считается самым знаменитым произведением поэта. В ней Гораций утверждает, что создал памятник, «бронзы литой прочней, царственных пирамид выше поднявшийся», неподвластный ни природным стихиям, ни времени. Под этим памятником, очевидно, следует понимать три книги од, которые, по мысли поэта, принесут ему бессмертие: «Нет, не весь я умру, лучшая часть меня / Избежит похорон…». Горация будут восхвалять везде и всегда, до тех самых пор, пока существует Римское государство: «…доколь по Капитолию / Жрец верховный ведет деву безмолвную» (известно, что каждый год верховный понтифик в сопровождении старшей весталки, давшей обет молчания, поднимался на Капитолий, чтобы вознести Юпитеру молитвы о процветании Рима). Возвысившийся из ничтожества уроженец Апулии, он первым «приобщил песню Эолии / К италийским стихам», то есть переложил на италийский лад ту древнюю греческую лирику, которую создали выдающиеся поэты Алкей и Сапфо — эолийцы по происхождению. За это благосклонная муза Мельпомена по праву должна увенчать поэта высшей наградой — победным венком из дельфийского лавра.

По мнению ученых, после выхода в свет первых трех книг «Од» Гораций планировал бросить поэзию, о чем и свидетельствует знаменитый «Памятник», в котором он подводит итоги своего творчества. Однако судьба распорядилась иначе.

Глава одиннадцатая. Сабинская вилла

В 33 году до н. э. Меценат пожаловал Горацию сельскую усадьбу (виллу) в Сабинских горах[786]. Хотя по меркам того времени вилла была довольно скромной, поэт был бесконечно благодарен за этот подарок — предел его мечтаний:

Вот в чем желания были мои: необширное поле,

Садик, от дома вблизи непрерывно текущий источник,

К этому лес небольшой! И лучше, и больше послали

Боги бессмертные мне; не тревожу их просьбою боле,

Кроме того, чтобы эти дары мне оставил Меркурий[787].

На этой вилле Гораций укрывался от суеты и шума столицы, а также предавался литературным занятиям. В столице сочинять стихи было очень трудно и неудобно, о чем писал и сам поэт:

Кроме того, неужели, по-твоему, можно поэмы

В Риме писать среди стольких тревог и таких затруднений?

Тот поручиться зовет, тот выслушать стихотворенье,

Бросив дела все; больной тот лежит на холме Квиринальском,

Тот на краю Авентина, — а нужно проведать обоих!

Видишь, какие концы? И здоровому впору! «Однако

Улицы чистые там, и нет помех размышленью».

Тут поставщик, горячась, и погонщиков гонит, и мулов

То поднимает, крутясь, тут ворот бревно или камень;

Вьется средь грузных телег похоронное шествие мрачно;

Мчится там бешеный пес, там свинья вся в грязи пробегает, —

Вот и шагай, и слагай про себя сладкозвучные песни.

Любит поэтов весь хор сени рощ, городов избегает;

Вакха любимцы они, и в тени любят сном наслаждаться…[788]

Творческие люди Рима очень часто уединялись на своих виллах, где могли отдохнуть от городской суеты, о чем позднее напишет Плиний Младший: «Так бывает со мной, когда я в своем Лаврентийском поместье что-то читаю или пишу, или даже уделяю время на уход за телом: оно ведь поддерживает душу. Я и не слушаю, и не говорю того, в чем пришлось бы потом каяться; никто у меня никого не злословит; никого я не браню, разве что себя за плохую работу; ни надежда, ни страх меня не тревожит, никакие слухи не беспокоят; я разговариваю только с собой и с книжками. О правильная, чистая жизнь, о сладостный честный досуг, который прекраснее всякого дела! Море, берег, настоящий уединенный храм муз, сколько вы мне открыли, сколько продиктовали!»[789]

Гораций очень любил жить в деревенской глуши и поэтому довольно много времени проводил на своей сабинской вилле[790]. Находясь в Риме, он с ностальгией восклицает:

— О, когда ж я увижу поля! И когда же смогу я

То над писаньями древних, то в сладкой дремоте и в лени

Вновь наслаждаться блаженным забвением жизни тревожной![791]

Живя в деревне, поэт вставал очень рано, еще до восхода солнца, и тут же требовал «перо, и бумагу, и ларчик»[792]. Мир вокруг казался ему удивительно умиротворенным:

Если нам следует жить, согласуя желанья с природой,

Если, чтоб выстроить дом, нам нужен удобный участок,

Знаешь ли место