– Ты не говори, что это я. Скажи, сама сделала. Насколько помню, Кристинка никогда не пекла, а Вите печеное нравилось.

– Тетя Кристина не живет с ними, они даже не общаются.

– Вот как? – мать поджала губы, отводя взгляд в сторону. Было видно, как она опечалилась.

– Я передам ему, спасибо, – подскочив, засобиралась я. Откровенно говоря, не очень хотелось продолжать обсуждать Витю и его семью, тем более у нас самих тот еще ворох проблем.

Накинув куртку, я помчалась в школу. Пока шла, набрала Красновой, однако она не ответила. Лишь сбросила сообщение, что перезвонит позже. Ладно, решила про себя, позже, так позже. Тем более я до сих пор злилась на подругу и планировала отчитать ее по полной программе при встрече.

В школе отсидела кое-как уроки, время тянулось, словно резиновое. Зато я вдруг заинтересовалась темой по истории и даже подняла руку, приятно удивив преподавателя. А вот на переменах настроение немного подпортилось. Увидела Смирнову в коридоре, такую улыбчивую, яркую, настоящую звездочку на черном небе, сразу как-то тошно стало.

И снова эта ревность проклятая укусила, заскребла под ребрами, заныла. А потом, когда я мимо проходила, случайно услышала разговор девчонок: Аленка спрашивала, какие часы лучше, якобы хотела Вите подарок сделать.

Поджав губы, я проскочила обратно в кабинет, суетливо засобиралась и наглейшим образом сбежала с последнего урока. Горечь не давала мыслить трезво: создавалось странное ощущение, словно я иду по тонкому льду, который в любой момент даст трещину.

Не ведая, что творю, двинулась в сторону района, где жил Шестаков. Сперва я, конечно, немного заплутала, даже испугалась, как потом дорогу-то искать обратно. Но свернув в очередной переулок, поняла, иду в нужном направлении. Однако перед самым домом, высокой многоэтажкой, замешкалась.

Мелькнуло, что я какая-то слишком навязчивая. Девчонки обычно ломаются, цену себе набивают, а не бегут в гости сами. С другой стороны, у меня вроде как повод есть, и это нормально – проявить заботу. Мысли водоворотом затягивали, я то делала шаг, то отступала. Потом уже не выдержала, плюнула и все-таки проскользнула мимо шлагбаума.

На удачу женщина как раз выходила из подъезда Вити, позволив мне беспрепятственно попасть внутрь. И только в лифте я задумалась, а дома ли вообще Шестаков. Вдруг он к ребятам на матч поехал или к врачу на перевязку. Надо было позвонить, а не идти наобум. Глупая идея.

Двери лифта открылись, намекая, что пора выходить. Я вздохнула, переминаясь нерешительно с ноги на ногу. Однако ревность вперемешку с желанием увидеть Витю взяли верх – я позвонила в звонок.

Ждала долго, минут семь, не меньше, только никто не открывал. Уже успела вернуться к лифту, огорченная, что дома Вити не оказалось, как вдруг за спиной раздался голос Шестакова:

– Рита!

Оглянувшись, я подняла ладонь в качестве приветствия и улыбнулась. Настроение появилось откуда-то, теплота разлилась под ребрами.

– Привет.

– А ты куда? Чего не позвонила? – было видно, Витя удивлен. Мне вдруг сделалось неудобно, показалось, зря пришла. Вчера он вон как радовался, глаз не сводил, а сегодня выглядел мрачным и потерянным.

В голову моментально плохие мысли закрались: может, пожалел о своих словах, может, не хочет меня видеть, или вообще я ему помешала.

– Я только пирожки занести… мама передала, – мямлила, стараясь найти отговорку.

– Только пирожки? Жаль, – выдохнул уж больно горестно Шестаков. Я окончательно растерялась, затем все-таки решила подойти поближе.

– Ты… плохо себя чувствуешь? Может… – однако договорить не получилось. Как только я приблизилась, Витя неожиданно подался вперед и уткнулся мне в плечо носом. Захватил в кольцо своих горячих рук, не давая шевельнуться. От Вити веяло свежестью и уличной прохладной.

– Побудешь со мной? – вроде спросил, а вроде и утвердительно шепнул Шестаков.

– Хорошо, у меня есть часик в запасе. Если ты хочешь…

– Очень хочу.

Витя с неохотой убрал руки, хотя мне и самой больше нравилось находиться в его объятиях. Тепло, уютно, словно вернулась домой после длительной поездки.

Пока я раздевалась и разувалась, Шестаков включил чайник, а сам разместился на диване. Кухня у них была соединена с залом подобно одной большой студии. Я подошла к столу, выложила из рюкзака пирожки, затем направилась к Вите и уселась рядышком.

Он вдруг склонил голову, укладывая ее мне на плечо. Нашел мою руку, переплетая наши пальцы, и только после уголки его губ слегка потянулись вверх.

– Ты странно себя ведешь, – осторожно произнесла, боясь испортить ту атмосферу, которая повисла в воздухе. Мне нравилось быть рядом с ним, нравилось ощущать себя особенной.

– Наши проиграли, – сообщил Витя.

– Как? – голос мой дрогнул. И вновь чувство вины навязчивым червяком проникло в легкие.

– Да дебилы потому что. Я не знаю, как можно было так проиграть! Их просто раскатали всухую!

– Всухую? Они не забили очков?

– Забили, но ничтожно мало, – Витя поднял голову, и я заметила, как он начал хмуриться.

– Мне жаль… – прошептала. В глазах защипало, в сердце кольнуло. Я постаралась как-то отвлечься, перевести взгляд на посторонний предмет. Однако в голове так и мигало красным – все из-за тебя. Видимо, настроение отразилось на лице, потому что Витя вдруг коснулся моего подбородка, повернув его к себе.

– Эй, ты чего? – совсем иным тоном спросил Шестаков: мягко, нежно, трепетно. В груди бабочки запорхали от его взгляда.

– Я… – практически задыхаясь, произнесла. Слова не хотели складываться в предложения.

– Скучала по мне? – игриво промурлыкал Витя, будто в миг переключаясь. Я взглянула на него и практически утонула в бесконечной бирюзе глаз.

А потом Шестаков неожиданно наклонился и коснулся моих губ, срывая жадный поцелуй. Мягко, тягуче, будто смакуя сладкую конфету, Витя целовал так, что я перестала ощущать вину в груди, он заставил мысли в голове рассыпаться на тысячу частиц и осесть где-то за ее пределами.

С каждой минутой поцелуи становились более жадными, страстными. Тут и я вдруг осмелела, чуть отдалилась, взглянув в опьяненные глаза Вити. Он тяжело и прерывисто дышал, взгляд его был расфокусированным, шальным. А потом мы вновь слились в нежном, чувственном поцелуе, не в силах оторваться друг от друга.

Это было что-то запредельное, упоительное, напоминающее полет над пропастью, от которого захватывает дух и останавливается сердце.

Мы бы, может, и не прервались,