– Отличное начало представления, – пробормотал я, чувствуя, как внутренний зверь беспокойно ворочается где-то в груди. – Алина, держи правый...

Договорить не успел – стая атаковала с флангов одновременно. Алина, ее рыжие волосы казались темным пламенем в белых вспышках молний, успела снять троих. Ее движения были отточены до автоматизма – разворот, бросок фаербола, перекат. Но даже ее реакции не хватило, когда огромный черный волк прыгнул сзади. Звук рвущейся плоти перекрыл даже грохот грома.

Хмырь, наш призрачный специалист по невозможным проникновениям, метнулся на помощь, но шаман что-то выкрикнул на своем древнем наречии. Синеватая волна силы ударила Хмыря в грудь, отбросив к стене склепа. Даже сквозь дождь было видно, как его полупрозрачная форма подернулась странной дымкой.

Костолом наблюдал за происходящим с видом ресторанного критика, оценивающего особенно изысканное блюдо. Его массивная фигура возвышалась над могилами как памятник криминальному успеху, а в глазах плясали отблески молний.

– Знаешь что, Леха, – в его голосе сквозило плохо скрываемое удовольствие, – всегда интересно было посмотреть, как легенда питерского криминала выкрутится из безвыходной ситуации.

Я огляделся, оценивая обстановку. Картина была, мягко говоря, не радужная. Хмырь неподвижно лежал у растрескавшегося склепа, окутанный странным туманом. Алина, прижимая руку к рваной ране на боку, пыталась отползти за ближайшее надгробие – ее лицо побелело от потери крови, но в глазах все еще горел боевой огонь. Дед... старый служака все еще держался на ногах, опираясь на трость, но кровь, стекающая по рукоятке, говорила сама за себя.

А вокруг смыкалось кольцо оскаленных пастей и горящих глаз. Хуолинен, его ритуальное одеяние промокло от дождя, но сам он, казалось, этого не замечал, явно готовил какой-то особенно эффектный финал.

Внутри поднималась волна холодной, древней ярости. Той самой, что заставляла наших предков выживать в самых безнадежных ситуациях. И где-то на краю сознания мелькнула мысль: «Кажется, пора показать им, почему именно кошки считаются хозяевами ночи».

Кольцо окружения сжималось. Под проливным дождем оскаленные морды призванных тварей казались масками из особо жуткого кошмара. «Волки» методично занимали позиции за надгробиями, беря нас в прицел. Ситуация складывалась... скажем так, не самая располагающая к оптимизму.

Я успел добраться до деда как раз вовремя – его колени подогнулись, и он начал оседать на мокрую землю. Подхватил старика, прислонил к холодному камню склепа. Дождь смывал кровь с его кителя, но рана была слишком серьезной.

– Леха, – его голос звучал тихо, но твердо, – возьми... – дрожащие пальцы нащупали что-то на груди. – Это из Порт-Артура... Мы тогда... – он закашлялся, но договорил: – Береги ее.

Старый медный амулет, потемневший от времени, лег в мою ладонь. Дед слабо улыбнулся:

– Жаль... не успел рассказать... про тот случай с адмиралом Макаровым...

Его голова откинулась назад, а по лицу все еще блуждала легкая улыбка, словно он наконец-то вспомнил конец какой-то особенно хорошей истории.

Справа донесся стон – Алина, привалившись к покосившемуся кресту, пыталась перезарядить пистолет, но руки уже не слушались. Ее обычно огненно-рыжие волосы потемнели от дождя и крови. Хмырь так и лежал без движения у склепа, окутанный странным туманом.

Костолом шагнул вперед, его тяжелые армейские ботинки с хлюпающим звуком погружались в размокшую землю. В свете очередной молнии его массивная фигура отбросила гротескную тень на ближайший склеп. Тактический жилет, усеянный подсумками с запасными магазинами, поблескивал от дождя. Шрам на правой щеке, память о какой-то давней разборке, побелел от напряжения. Он передернул затвор своего любимого "Бенелли" – дорогой образец итальянского оружейного искусства с индивидуальной гравировкой на прикладе:

– Ну что, Леха, – его низкий, хриплый голос, привыкший отдавать приказы об убийствах, перекрыл даже шум дождя, – похоже, сказочке конец. И, как водится, не самый счастливый.

Хуолинен возвышался над могилами подобно древнему идолу. Его ритуальное одеяние, украшенное замысловатой вышивкой с символами северных народов, промокло насквозь, но шаман, казалось, существовал вне законов обычного мира. Длинные седые волосы, заплетенные в традиционные косы с бронзовыми украшениями, развевались на ветру как боевые стяги. В его глазах плясало нездоровое пламя – отблеск той древней силы, что жила в этих землях задолго до прихода людей. Бубен в его узловатых пальцах едва заметно вибрировал, излучая тусклое синеватое свечение.

Я бережно опустил тело деда на раскисшую землю, чувствуя, как внутри поднимается что-то первобытное, древнее. Не просто злость или ярость – а та самая, изначальная ярость хищника, которая существовала задолго до того, как люди научились ходить на двух ногах. Амулет в моей руке начал нагреваться, словно в нем проснулась долго дремавшая сила. Пульсация тепла отдавалась в ладони в такт ударам сердца.

Очередная молния расколола небо, на мгновение превратив кладбище в сюрреалистическую картину: десятки вооруженных людей и диких зверей, образующих плотное кольцо вокруг нашей маленькой группы. Поверженные друзья – Алина, все еще пытающаяся прицелиться непослушными руками; Хмырь, чья призрачная форма казалась все более размытой; тело деда, на лице которого застыла последняя улыбка. И торжествующие лица победителей – Костолома, уверенного в своем превосходстве, и Хуолинена, чьи глаза горели нечеловеческим огнем.

В этот момент что-то внутри меня окончательно переломилось – или, наоборот, стало цельным впервые в жизни. Амулет на ладони вспыхнул ослепительным светом, и я почувствовал, как по телу проходит волна изменений, сметая все человеческие ограничения.

«Настало время», – пронеслось в голове, когда кости и мышцы начали перестраиваться, – «показать этим самоуверенным ублюдкам, почему в кошачьем семействе именно тигры считаются королями. Даже в каменных джунглях Петербурга».

Костолом поднял дробовик, но в его движениях уже не было прежней уверенности. В свете очередной молнии он увидел то, что заставило его побледнеть. На его лице, всегда таком самоуверенном и жестоком, впервые за этот вечер появилось выражение, которого я давно ждал.

Чистый, первобытный ужас человека, внезапно осознавшего, что он больше не вершина пищевой цепочки.

Время застыло. В ушах звенела тишина, прерываемая только гулким стуком собственного сердца. Амулет деда, зажатый в ладони, пульсировал в такт, и эта пульсация разливалась по всему телу волнами раскаленного металла. Я чувствовал, как каждая клетка наполняется древней, первобытной силой. Боль трансформации выжгла все мысли – остались только ярость и жажда крови.

Краем глаза я видел тело деда Пихто, неподвижно лежащее у растрескавшегося надгробия. Его китель, обычно такой аккуратный, был измят и залит кровью, а на лице застыла легкая улыбка – словно он наконец-то