Шрифт:
Закладка:
– Те письма… – снова зазвучал слабый голос инспектора Хана. – Отдай их Рюну.
– Хорошо, – пообещала я.
В наступившей тишине слышался только исступленный стук моего испуганного сердца.
– Инспектор, пожалуйста, поговорите со мной. Спросите меня о чем-нибудь.
– Твоя старшая сестра… Как у нее дела? Все хорошо?
Он говорил точь-в-точь как незнакомец, и я едва удержалась, чтобы не поправить его: наша сестра.
Но я решила подыграть.
– Думаю, да. Она давным-давно замужем.
– Если твоя сестра… спросит как-нибудь, ответь ей, что со мной все хорошо.
– Может, вы сами ей об этом скажете, господин?
Снова воцарилась тишина. Похоже, все это бесполезно. Я-то думала, раз загадка раскрыта и ему известно, кто я, он захочет получше узнать меня и мою семью. Все это время я почему-то надеялась, что он вновь станет моим братом, переедет со мной в Инчхон, возможно, займет скромную должность в местном ведомстве и заживет простой жизнью.
«Простой», – горько подумала я. Нет, инспектору Хану была уготована иная жизнь. Он не станет, не мог снова стать моим братом.
– Слишком много времени прошло, – эхом повторил он мои мысли. – Прежние времена уже не вернуть. Чересчур давно они были.
Прошлого не вернуть, тем более после того, что я натворила.
– Простите, – прошептала я. – Я предала вас, господин.
– Не извиняйся. Иногда предательство – это самое искреннее проявление любви.
Некоторое время я не двигалась, молча наблюдая за тем, как поднимается и опускается его грудь при дыхании. Отражавшийся в его глазах и без того тусклый свет казался еще тусклее. Казалось, я созерцаю затмение солнца.
Его дыхание замедлилось, из уголка рта скатилась струйка слюны.
– Инспектор?
Веки инспектора задрожали. Видимо, он меня услышал.
Мне так много всего хотелось сказать, но времени было так мало…
– Писали ли вы хоть раз обо мне в своих письмах? – выпалила я.
Я знала, что писал. Но мне нужно было, чтобы он сказал об этом прямо, чтобы поделился, что думает обо мне. Только так я могла узнать, дорога ли я ему.
Губы инспектора тронула слабая улыбка, похожая на едва заметную рябь на поверхности спокойного моря.
– Завтра, Соль.
В этот момент до меня донеслись звуки шагов и мужские голоса. Я поднялась с пола и поспешила к двери, изо всех сил напоминая себе дышать, несмотря на нахлынувшую смесь страха и надежды. Но как только я дошла до двери, я услышала звук.
С его губ сорвался глубокий вздох. Вздох усталого путешественника, дошедшего до конца пути.
Я повернула голову, но лишь через несколько мгновений смогла собраться с силами и опустить взгляд. В глазах инспектора Хана простиралась темная пустота.
Я упала на колени и протянула к нему руку. Коснулась его кончиков пальцев. Ледяных, неподвижных.
В кабинет ворвался ветер, а вместе с ним вбежали врач и командор Ли. Мне больше не было здесь места. Я обернулась и сквозь пелену, застилавшую мне глаза, в последний раз посмотрела на инспектора Хана. И улыбнулась – через силу, криво, но улыбнулась.
В конце концов его младшая сестренка Чон Джонъюн осталась ему верна.
Прошло пять месяцев.
Я до сих пор не могла забыть, как инспектор Хан сказал мне: «Завтра, Соль». Его слова походили на почти созревшую хурму, горькую и в то же время сладковатую. Знай я, что он умрет до того, как отправить меня обратно в Инчхон, я бы попыталась разговорить его на горе Ёнма, спросила бы о нашем прошлом. Быть может, я бы не боялась того, что он может сказать. Не боялась бы узнать его поближе.
– Инспектор просил отправить тебя домой, и его просьбу удовлетворили, – объяснил мне Рюн и велел собирать вещи. – Скоро настанут темные времена. Мужчины, женщины и дети ринутся в горы, подальше от католической зачистки. Инспектору было известно о твоих чувствах к этим негодяям. Он не отважился оставить тебя в столице, Соль.
Зима в Инчхоне выдалась морозная. В воздухе витали запахи снега и сосен. Снега выпало по колено.
Потом он растаял, и из-под земли вылезла зеленая трава. Весенний дождик пролился на засохшие растения. Ведущая к нашему домику тропинка превратилась в грязное месиво. Хлюпали сандалии. Застревали тележки. Медленно плелись быки, груженные хворостом, и из-под их копыт летела грязь. Да, в столице я просыпалась под совершенно иные звуки.
Жизнь в деревне текла куда медленнее. Она была полна труда и спокойствия. Работа была утомительной: мы со старшей сестрой и ее мужем день за днем проводили на рисовых полях, согнувшись в три погибели. Спина у меня болела, но я наслаждалась раскинувшейся вокруг лазурной водой и ярким солнцем на небе.
Эти спокойные деньки помогли мне пережить горе. Как будто и не было тех трупов.
Когда делать было нечего, я тренировалась писать и читать или же ходила на реку, где женщины скручивали и отбивали грязное белье. Я сидела с друзьями на камнях, окунув палец в холодную воду, и слушала их сплетни.
«Я так хотела этой жизни, – каждый день напоминала я себе. – Я должна быть благодарна».
Но я скучала по столице. И стыдилась признаться в этом сестре; она бы только покачала головой: «Ты меньше года назад пыталась оттуда сбежать, за что на лице у тебя красуется этот жуткий шрам. А теперь ты хочешь обратно?»
Я скучала по столице, сердцу королевства, где люди походили на земли с высокими горами и низкими долинами, где не было ни одного унылого дня, где воздух искрился от заговоров. В Ханяне я была не просто девушкой. В столице я была храбрее, нужнее.
Но больше всего я скучала по Ханяну, потому что когда-то по его улицам ходил инспектор Хан. Потому что там жили люди, которых я полюбила. Госпожа Кан и ее дочь. Урим. Госпожа Сон. Даже лживая служанка Сои. Чем они сейчас заняты?
* * *
Дни летели один за другим, и мой разум и тело ломило от внутреннего беспокойства.
Однажды утром я встала пораньше, даже раньше крестьян, и по тихим тропинкам, залитым рассветным солнцем, дошла до горы Кеян. Чтобы как-то оправдать тот факт, что я ушла из дома одна, собрала хвороста для костра. Монотонные движения отвлекали и успокаивали.
Тем же вечером я ушла за хворостом снова и вернулась домой поздно, когда ноги и руки уже дрожали. Сестра не спала. Она шила при свечах и ждала меня.
– Наконец-то ты дома, – только и сказала она.
Дома. Да, я была дома. Я прижимала пальцы к векам и повторяла, что надо прекращать. Надо угомонить это беспокойство. Если я не могу быть счастлива, то ради сестры обязана хотя бы довольствоваться тем, что есть. Но в голове продолжал звучать голос инспектора Хана.
