Он бросился в воду. Только тогда я заметил, что человек шесть бегут по мели в нашем направлении, и понял мою глупость. Мальчишка плыл, мы шли ему навстречу и наконец подобрали. В этот момент красные открыли огонь. Я пересел рядом с Аверченко, взял одно весло, и мы зигзагами пошли обратно. Пули шлепали в воду вокруг нас, и две или три ударили в лодку. К счастью, наши на берегу схватили карабины и стали стрелять. В конце концов красные ушли.

Я вообразил, что мы герои, спасли мальчика, но, когда мы причалили, там стояли Андрей Стенбок и Петр Арапов и сейчас же разнесли меня на все четыре стороны. Слава богу, они Аверченко не винили. Петр на меня кричал:

– Я знал, что ты дурак! Что ты думал – тебе Георгия за это дадут? Где твои мозги? Выбили под Британами? – и т. д. и т. д.

Было очень стыдно быть так обложенным перед всеми, но, к счастью, Петр скоро успокоился и даже извинился, что так меня обкладывал.

Во всяком случае, через два дня все это было забыто, потому что нас срочно вызвали в Каховку. Мы прошли форсированным маршем 18 верст, не зная, что случилось.

Это было 17 июня 1920 года. Мы пришли в Каховку в 3 часа пополудни. Было совершенно тихо. Последние две версты шли открытым полем. Обыкновенно там, где дорога была видна с того берега, большевики открывали артиллерийский и пулеметный огонь, но на этот раз никто на нас внимания не обратил.

Это затишье продолжалось недолго. Я только пошел к парикмахеру постричься и побриться, как вдруг загремели красные пушки. Откровенно говоря, я больше боялся, что парикмахер мне перережет горло: каждый раз при разрыве снаряда он подскакивал и два раза уронил бритву.

Когда я вернулся к эскадрону, все сидели на тротуаре, спиной к домам, и Николай Татищев все бегал от одного снаряда к другому, стараясь снять фотографию разрыва. Он все опаздывал. Снаряды посвистывали над нашими головами или падали за нашими спинами. У большевиков, кроме полевых батарей, которых было пять, наши эксперты их насчитали, было две батареи шестидюймовых гаубиц, по три орудия, одна с каждой стороны Береславля, и одна восьмидюймовая, тоже в три орудия.

Мы стояли разговаривали, как вдруг тяжелый снаряд запшикал над нашими головами. Всё в один момент: разрыв снаряда, из подворотни вылетела визжащая свинья и полет в нашем направлении балки, верхушки ворот. На фотографии потом вышла замечательная картина – часть дома, фонтан пыли, в котором летели какие-то куски, на переднем плане свинья с торчащими вверх ушами и поперек на откосе бочка.

Мы сидели и сидели, не понимая, зачем нас вызвали. Бомбардировка продолжалась несколько часов. Пришел ротмистр Кожин, синий кирасир. Оказалось, что кирасиры растянулись где-то по набережной в складах и других постройках. Мы были просто резерв, в случае, если большевики решат переправляться. Петр не мог понять, отчего бы красные выбрали Каховку для переправы. Река тут была очень широкая и открытая. Кожин говорил, что через бинокль ни одной лодки видно не было. С другой стороны, в Малой Каховке, налево от нас, были широкие плавни. Там были желтые кирасиры и части Марковской пехотной дивизии, которая стояла выше по Днепру. В Малой Каховке была дорога, которая спускалась на плавни, и там был отведенный на ту сторону понтонный мост. Кожин говорил, что с четвертого этажа склада было видно, как красные батареи против Малой Каховки лупили по плавням.

У нас снарядов было мало, за Малой Каховкой в лесу стояла гвардейская пешая полевая батарея, которая молчала. Других батарей, очевидно, не было.

К вечеру бомбардировка Каховки прекратилась. Подошли полевые кухни, и мы поужинали. Как только стемнело, полуэскадрон Андрея Стенбока отправили на смену синим кирасирам, а наш полуэскадрон Арапова пошел через Каховку занять сторожевое охранение на утесе на север от Каховки.

Ночь прошла спокойно. Было достаточно светло, чтобы видеть вверх по Днепру. До девяти часов утра ничего не случилось. Уже было очень жарко, и я, взяв две фляги, спустился с утеса наполнить их водой. Когда я карабкался обратно, красные вдруг по мне открыли огонь. Я испугался и полез скорее, и тут пуля хватила в низ одной из фляжек, и вода вся вытекла. Когда я вернулся, это развеселило всех. Но я второй раз не полез.

В этот момент кто-то заметил, что за версту выше нас появились на той стороне лодки. Мы не знали точных позиций 3-го Марковского полка[294]. Петр перестроил наш полуэскадрон так, чтобы мы могли открыть огонь по лодкам, и послал меня обратно в Каховку, в штаб, который сидел в одном из складов, спросить, где марковцы. Петр предложил подвести полуэскадрон ближе к переправе.

Я только что отошел от наших, как вдруг большевики открыли ураганный артиллерийский огонь по Каховке. Петр мне крикнул:

– Смотри не попадайся под снаряды!

Но мне посчастливилось. Большевики почему-то лупили тяжелыми по задней части Каховки, а полевыми по набережной. Нигде около меня не разорвался ни один снаряд. Я повернул в улицу, которая вела к набережной. Тут была совсем другая картина. Приходилось карабкаться через груды кирпичей, балок и разбитого стекла. Я ни души не видел. Прошел вдоль полуразрушенной кирпичной стены к воротам большого склада. Около ворот стоял часовой, синий кирасир.

– Что, штаб тут? – крикнул я через гул рвавшихся снарядов и раскатов с той стороны.

Часовой кивнул и показал четыре пальца. Я вошел во двор и поднялся несколько ступенек к двери. Гул и треск заставляли воздух дрожать. На ступеньке я остановился на секунду. Грохот и треск, точно кто-то рвал ситец, и волна воздуха, полная пыли, рванулась из двери, и тут же ворота, через которые я только что прошел, рухнули. На секунду я застыл. Что случилось с часовым? Я бросился обратно к воротам, но часового не было, груда кирпичей и оторванная нога на другой стороне улицы. Я бросился в склад.

Широкая бетонная лестница, покрыта осколками кирпичей. Я побежал, беря две ступеньки зараз. На втором этаже я проскочил мимо двери, когда косяк с треском рухнул на площадку и посыпались кирпичи.

Наконец я добрался до четвертого. В колоссальной комнате я увидел широкую спину генерала Данилова, смотрящего через большую дыру в бинокль, за ним стояли три офицера.

Я пробирался через кирпичи на полу, когда Данилов обернулся к адъютанту и увидел меня.

– А! Волков, что вы тут делаете?

Я быстро доложил, зачем пришел, и прибавил:

– Ваше превосходительство, часовой