Сцена 9

Утром во вторник нас было на занятиях всего четверо: Джеймс, Филиппа, Мередит и я. Александр еще не вернулся из реанимации в Бродуотерской больнице – хотя был стабилен, по крайней мере нам так сказали. Нас всех по одному выдергивали в понедельник с занятий, чтобы провести психологическое освидетельствование. Школьный психолог и врач из Бродуотера по очереди задавали назойливые вопросы о нас, о других, о нашей общей истории злоупотребления веществами. (Уходили мы, снабженные брошюрами об опасности употребления наркотиков, и нам строго напоминали, что посещение грядущего семинара о вреде алкоголя обязательно.) Помимо обычных проблем – стресса и переутомления, – и у Джеймса, и у Рен, насколько я понял из того, что подслушал у дверей кабинета Холиншеда по дороге в туалет, наличествовали признаки посттравматического стрессового расстройства. Рен взяла освобождение от занятий еще на день, чтобы отдохнуть, но, когда я предложил Джеймсу тоже так сделать, он сказал:

– Если я на целый день запрусь один в Замке, то с ума сойду.

Я не стал с ним спорить, но оказалось, что в Пятой студии у него дела шли не лучше.

– Что ж, – сказала Гвендолин, как только мы расселись. – Я не думаю, что сегодня кто-то готов к новому материалу, и к тому же вас слишком мало. Завтра мы это занятие повторим.

Она сочла верным проработать проблемные сцены «Лира», на тщательный разбор которых на репетициях не хватало времени.

Мы с Джеймсом час наблюдали, как Гвендолин впивается когтями в Мередит и Филиппу, ища искорки подлинного сестринского соперничества, чтобы раздуть из них пламя для сцены. Работа была не из легких; Мередит едва знала своих братьев, а Филиппа говорила, что у нее никого нет. (Я до сих пор не знаю, правда ли это.) Гвендолин вывела меня из ступора, спросив о моих сестрах: не та тема, на которую мне тогда – да и вообще когда-либо – хотелось поговорить. Она едва не проболталась, что я – новый уборщик в Замке, и милосердно перешла к другому предмету. Загрузив девочек до закипания мозгов, она дала нам пять минут перерыва и велела Джеймсу и Мередит прийти готовыми ко второй сцене четвертого акта.

Когда мы вернулись, Гвендолин предварила работу над сценой лекцией по поводу того, как уныло они выступили на прошлой неделе.

– Нет, ну правда, – сказала она. – Это одна из самых страстных сцен в пьесе между двумя самыми сильными героями. Ставки высоки, как никогда, так что я не хочу, чтобы у меня складывалось ощущение, что я наблюдаю за неудачным съемом в баре.

Мередит и Джеймс слушали молча и, когда Гвендолин закончила, разошлись по местам, даже не взглянув друг на друга. (С тех пор как Джеймс сломал мне нос, отношение Мередит к нему превратилось из прохладного в ледяное, и это, без сомнения, вносило вклад в то, что на сцене между ними полностью отсутствовала химия.)

Филиппа подала им реплику – не свою, но Гвендолин не было никакого дела, – и они пошли по мизансцене так деревянно, что меня перекосило. Текст они подавали плоско; касались друг друга принужденно и неловко. Филиппа, сидевшая рядом со мной, смотрела, как рушится сцена, с мрачным, болезненным выражением лица, как будто ее пытали.

– Стоп, стоп, стоп, – сказала Гвендолин, замахав Джеймсу и Мередит. – Стоп.

Они благодарно отдалились друг от друга, как однополярные магниты. Мередит сложила руки на груди; Джеймс угрюмо уставился в пол. Гвендолин посмотрела на них обоих по очереди и сказала:

– Да что с вами двоими такое?

Мередит заледенела. Джеймс это почувствовал и тоже напрягся, не глядя на нее. Гвендолин уперлась руками в бока и стала внимательно их рассматривать.

– Я доберусь до сути, в чем бы она ни была, – сказала она, – но сперва давайте обсудим сцену. Что здесь происходит? Мередит?

– Гонерилье нужна помощь Эдмунда, поэтому она его подкупает единственным известным ей способом.

Голос у нее был такой, как будто ей это все смертельно надоело.

– Конечно, – сказала Гвендолин. – Прекрасный ответ, если у тебя парализовано все, что ниже шеи. Джеймс? Давай послушаем тебя. Что происходит с Эдмундом?

– Он видит другой путь получить то, чего хочет, и играет картами, которые она ему сдает, – произнес он монотонным, механическим голосом.

– Интересно. А еще чушь собачья, – сказала Гвендолин, и я изумленно оторвался от созерцания своих коленей. – Этой сцене не хватает чего-то огромного, и оно прямо перед вами, – продолжала она. – Гонерилья не станет убивать мужа, просто чтобы получить нового командующего, а Эдмунд не станет рисковать титулом Реганы, если ему не предложат что-нибудь более весомое. Так почему они это делают?

Все молчали. Гвендолин вихрем развернулась на месте и сказала:

– Да бога же ради! Оливер! – Так громко, что я подпрыгнул. – Я знаю, что ты знаешь. Как дым с огнем, кровь с чем дружна?

Давно знакомая строка из «Перикла» вспыхнула у меня в голове.

– С похотью? – сказал я, опасаясь этого слова, одинаково боясь оказаться правым и ошибиться.

– Похоть! – рявкнула Гвендолин, потрясая кулаком в сторону Джеймса и Мередит. – Страсть! Если играть логику, а не чувства, сцена не работает! – Она снова махнула им. – Ясно, что вы двое этого не чувствуете, так что нужно ситуацию исправить. Как? Для начала встать лицом друг к другу.

Она взяла Джеймса за плечи и резко развернула, так что он и Мередит оказались почти нос к носу.

– Теперь отбросим всю эту чушь про он/она и начнем разговаривать как живые люди. Прекрати говорить «Эдмунд», как будто он – парень, с которым ты на вечеринке познакомилась. Это не про него, это про тебя.

Они оба смотрели на Гвендолин пустыми глазами.

– Нет, – сказала она. – Нет. Не на меня надо смотреть. – Они повернулись и уставились друг на друга, и тогда Гвендолин добавила: – Мы не в гляделки играем.

– Не работает, – отрезала Мередит.

– А почему? – спросила Гвендолин. – Вы сейчас друг другу не нравитесь? Вот беда.

Она остановилась, вздохнула.

– Вот что, детки, – я это знаю, потому что прожила долгую, стыдную жизнь, – с похотью дело такое: вам не обязательно друг другу нравиться. Слышали про секс из ненависти?

Филиппа тихонько подавилась рвотным позывом, а я проглотил нервный смех.

– Продолжайте смотреть друг на друга, но прервите меня, если я не права, – продолжала Гвендолин. – Джеймс, тебе не нравится Мередит. А почему? Она красивая. Умная. Она – огонь. Думаю, ты ее робеешь, а ты робеть не любишь. Но это не все, правда?

Она медленно пошла, обходя