Шрифт:
Закладка:
Даже Колин Каллис ненадолго пережил войну, в которой не воевал, будучи признан негодным к строевой службе по состоянию здоровья: он умер от пневмонии, вызванной эпидемией гриппа, вскорости после демобилизации Толкина. Из школы короля Эдуарда Томас Юарт Миттон, двоюродный брат Толкина, на пять лет его младше и тоже поэт, погиб в результате несчастного случая, исполняя обязанности связиста под Ипром. Из более широкого круга бирмингемского ЧКБО Ральф Пейтон был убит на Сомме в 1916 году, а записной остряк Тминный Кексик Барнзли, поправившись от снарядного шока, погиб в бою в составе Колдстримского гвардейского полка под Ипром в 1917 году. Не стало Роба Гилсона. Утрата столь многих друзей обернулась, по словам детей Толкина, «непреходящим горем на всю жизнь». Более всего Толкин скорбел по Дж. Б. Смиту: эти двое хорошо понимали друг друга – оба происходили из одной и той же социальной среды, обоих воспитывали матери; они учились в одной школе, в одном университете, служили в одном полку и оказались причастны к одной и той же кровавой странице истории; оба глубоко чтили поэзию и воображение и воодушевляли и окрыляли друг друга в том, что касается творчества.
А еще война ослабила связь между Великими Братьями-Близнецами. В 1916 году, пока Толкин лежал в Бирмингемском университетском госпитале, Кристофер Уайзмен предвкушал дни мира, когда он сможет отправиться в Оксфорд и изучать юриспруденцию в Крайст-Черче. Они с Толкином снимут квартирку на двоих, заявлял он, «может, даже в достославном “Джоннере”». После гибели Смита и смерти матери в августе 1917 года глубоко несчастный Уайзмен писал: «Нам обязательно надо как-то держаться вместе. Это для меня невыносимо – быть отрезанным от седьмого неба, на котором я жил в юности».
Но пока Толкин служил в Изингтоне, между этими двумя приключилась очередная «старая добрая распря» вроде тех, что некогда так оживляли их дорогу к школе вверх по Харборн-роуд и Броуд-стрит. Она традиционно началась с мелкого замечания и переросла в генеральное сражение между рационализмом и мистицизмом. На Толкина самые обыденные и пустячные размолвки всегда действовали угнетающе; он во всем винил «столкновение “фундаментов”», являющееся следствием того, что сам он называл «упадком веры и разложением всеохватной атмосферы или опыта веры, общей для всей Европы в Средние века». Уайзмен с презрением парировал: «Всеохватная атмосфера магии; чудовищная атмосфера суеверия – вот что ушло на самом-то деле». Это был религиозный диспут, в котором Толкин выступал за досхизматический римско-католический мир, а Уайзмен – за протестантскую реформацию и ее наследие.
Уайзмен утверждал, что в современности столкновение на самом-то деле происходит между «фасадами»: люди слишком заняты своей собственной жизнью, чтобы вполне понять друг друга. «В этом и заключалось все величие ЧКБО: невзирая на столкновение наших “фасадов”, довольно-таки серьезное, мы обнаружили основополагающее сходство наших “фундаментов”. ЧКБО возникло отчасти как протест против искусственных “фасадов”». И хотя Уайзмен писал о ЧКБО в прошедшем времени, он со всей горячностью заявлял: «Я по-прежнему ЧКБОвец. Люблю тебя всем сердцем и молюсь за тебя и твоих близких».
А дружба эта и впрямь прошла огонь, воду и медные трубы – и с годами изрядно поизносилась. В течение почти всего 1918 года эти двое толком не знали о перемещениях друг друга, но в декабре Уайзмен написал, что перебирается в Кембридж обучать младших офицеров. «Так что ЧКБО снова будет иметь своих представителей в обоих универах – и, глядишь, время от времени станет собираться вместе», – рассуждал он. Уайзмен «по-родительски тревожился» за Толкина, Эдит и маленького Джона, но ЧКБОвское будущее, некогда наделяемое глобальной и общемировой масштабностью, теперь умалилось до вполне натуральной величины.
15 июля 1919 года Толкин по льготному проездному документу доехал до деревушки Фовант на Солсберийской равнине (в нескольких милях к югу от бывшего учебного лагеря Дж. Б. Смита в Кодфорде-Сент-Мэри) – и был демобилизован. Ему вручили продовольственную книжку и в течение следующего полугода выплачивали небольшое пособие по инвалидности по причине хронических проблем со здоровьем. На следующий день, спустя почти ровно четыре года с того момента, как Толкин получил офицерское звание, он был освобожден от военной службы.
Некогда Кристофер Уайзмен позволил вере занять место надежды и вообразил, что ЧКБО будет спасено для лучшей участи, нежели война. Ни Роб Гилсон, ни Дж. Б. Смит при жизни не осуществили своих честолюбивых мечтаний, а выкованная ими всеми связь теперь словно бы утратила всякий смысл. Как сказал Уайзмен в письме к Толкину после гибели Смита, «что не сделано, так несделанным и останется, а отнятая любовь до странности смахивает на насмешку».
Однако еще оставался способ увидеть осуществление надежд. Сам Уайзмен некогда говорил, что на самом деле это они со Смитом и Гилсоном пишут толкиновские стихи. Смит выразился более тактично: «Мы верим в твой труд, мы, другие, и с удовольствием узнаем в нем прикосновение и своей руки». Перед лицом смерти он утешался тем, что Толкин выживет и «на свете все же останется хотя бы один член великого ЧКБО, который облечет в слова все, о чем я мечтал и на чем мы все сходились». Смиту хотелось, чтобы они сделали этот мир лучше, «восстановили здравый смысл, чистоту и любовь к настоящей, истинной красоте» через искусство, воплощающее в себе ЧКБОвские принципы. О чем Смит мечтал сверх этих обобщенных планов, догадаться невозможно – как сокрушался Уайзмен, он «не дожил до того, чтобы записать “повести”», им задуманные, – но, с вероятностью, Смит ожидал, что именно Толкин, а не Уайзмен или Гилсон облечет мечту в слова.
Творческий талант Гилсона заключался в том, что красоту или истину он скорее сохранял в записи, нежели порождал. А в остальном его сильной стороной были личные взаимоотношения. По иронии судьбы его самым широко известным произведением стало анонимное практическое руководство для взвода по расчету прокладки траншей, вошедшее в свод боевых инструкций для школьных курсов военной подготовки, – важный вклад в решение военных задач, но никоим образом не часть ЧКБОвской мечты.
Уайзмен настаивал, что его собственные устремления пережили Смита и Гилсона, и заявлял: «Я по-прежнему прошу о бремени славы, которой мы так беззаботно алкали в былые дни, и обещаю расплатиться за нее всем, что имею, до последнего фартинга». Но хотя он время от времени пописывал музыку, он так и не нашел средства выражения, в котором мог бы сравняться с Толкином или Смитом. Он не стал министром финансов, как он грозился в письме к Толкину в 1916 году, но вместо того, так уж вышло, сделался директором методистской частной школы – Квинз-колледжа в Тонтоне, в Сомерсете, причем занял этот пост в 1926 году скорее из чувства долга, нежели удовольствия ради. Здесь он претворял в жизнь ценности ЧКБО, пусть и в меньшем масштабе, – воспитывал в своих учениках любовь к музыке, сам выучился играть на гобое и кларнете, чтобы посодействовать созданию группы духовых инструментов в школьном оркестре, им же организованном, и преподавал игру на скрипке целому классу одновременно.
Что до осуществления ЧКБОвской мечты зажечь «новый свет» в большом мире – то, как Смит и предвидел, остался один только Толкин. И теперь у него был долг перед старым другом и перед высшими силами – уж какое бы божественное вмешательство его ни уберегло, – и долг этот призывал его разрабатывать мифологию, которую он уже начал понемногу набрасывать.
