Шрифт:
Закладка:
Я по-прежнему ошеломлена, как и все окружающие.
– Расскажи нам о своем значке.
Серена указывает на его рубашку.
– А, – говорит Лен, будто вообще забыл о его существовании. – Я уверен, все вы также знаете, что насчет меня и Элайзы ходят отвратительные слухи. Так что я хотел просто расставить все на свои места. Если вы обзываете Элайзу, то следует обзывать и меня. Несправедливо, что этим дерьмом поливают ее одну.
– Это очень благородно с твоей стороны, Лен, – замечает Серена, – но я бы пошла еще дальше.
Она протягивает руку и отрывает малярный скотч от его значка, так что на нем, как прежде, можно прочитать «Я ЗА ФЕМИНИЗМ». Потом она скрещивает руки на груди и смотрит в объектив.
– Я думаю, нам всем пора уже прекратить обзывать друг друга. Я тоже так делала, признаю. Однако теперь я считаю, что мы все должны стараться помочь друг другу вырасти, а не втаптывать один другого в грязь. И для меня это настолько важный принцип, что на нем я буду строить свою избирательную кампанию.
Позади нее разворачивается плакат, на котором Серена, одетая как клепальщица Рози, показывает свой бицепс, только заголовок другой, не «Мы можем!», а «Хванбо в президенты!».
– Да-да, я официально объявляю о запуске своей предвыборной кампании и баллотируюсь на пост президента школы!
Надо отдать ей должное: эта девушка знает, как вбросить новость.
На заднем фоне слышны ликующие крики, и кто-то осыпает Серену дождем из красных, белых и синих конфетти.
– На этом все на сегодня, – бодро подытоживает Серена. – Хорошего утра и удачи!
За секунду до того, как трансляция прекращается, Лен успевает оттопырить указательный и средний пальцы в знак победы.
– Голосуйте за Серену! – призывает он, и экран чернеет.
Мистер Пхам выключает телевизор, а Джеймс смотрит на меня, подняв брови.
– Ну вот ты и стала новым главредом «Горна». Как ощущения? – спрашивает он.
Рот у меня до сих пор раскрыт от удивления, но на ум приходят только те слова, которые я наконец решаюсь отправить Лену.
Ладно, давай поговорим.
40
После уроков я жду Лена позади студии живописи, прислонившись к стене модульной аудитории. Дорога, которая проходит за школьным двором, не очень оживленная, и, хотя если напрячь слух, можно уловить, как вдалеке тренируются спортивные команды, единственный более-менее отчетливый звук – это шум ветра, время от времени ворошащего желтую траву.
Я соскальзываю на землю и принимаюсь собирать цветки белого клевера, из которых мы с Ким в начальных классах любили делать ожерелья. У нее всегда выходило как надо: проткнуть один стебелек ногтем и продеть в щелку следующий цветок, и тогда чашечка будет хорошо держаться. А вот мне (в тех редких случаях, когда я снисходила до подобных занятий) удавалось только неуклюже привязывать один стебелек к другому. Такова цена, которую приходится платить за грубую силу и отсутствие терпения. Теперь я пробую применить сестринский метод, и у меня получается сплести цепочку длиной больше полуметра. Только тогда я соображаю, что Лен до сих пор не явился.
Я заглядываю в телефон, но там не появилось новых сообщений после того, в котором он согласился встретиться здесь. Я снова ему пишу, но мне отвечает только мучительная затяжная тишина.
Где он может быть? В глубине души я начинаю подозревать, что, может, он вообще не придет? Неужели Лен заморочился с утренними объявлениями только для того, чтобы вот так меня продинамить? Моя грудь протестующе сжимается. «Это на него совсем не похоже», – настаивает часть меня.
К щекам от стыда приливает кровь, и я начинаю рвать свою гирлянду из клевера, выдергивая по одному цветку. Да разве я представляю, какой Лен на самом деле? Поразительно: после всего пережитого я до сих пор не верю, что он на такое способен. Я, Элайза Цюань, никогда не надеюсь на лучшее в людях.
Однако, порвав уже половину гирлянды, я все же останавливаюсь.
Я могла бы сидеть здесь, разрывая цветок за цветком, и тогда моя решимость превратилась бы во что-то твердое, знакомое и привычное, но одновременно совершенно не приносящее удовлетворения. Или же я могла бы признать, что больше так жить не хочу.
Я связываю остаток клеверной гирлянды в браслет и вскакиваю на ноги. Я не обязана верить в Лена, но, если захочу, я могу дать ему еще один шанс.
Ребята, толпившиеся на школьном дворе после уроков, почти разошлись.
Тут я понимаю, что вообще не представляю, где искать Лена. Я снова тянусь за телефоном, пытаясь придумать, кому бы написать. Может, Серене?
Потом в нескольких шагах от меня раздается тихий стук по оконному стеклу. Через пару секунд он повторяется. Я подхожу поближе, чтобы разобраться, в чем дело. По ту сторону стекла, скрючившись над партой, Лен запускает в окно очередную канцелярскую скрепку, которая ударяется о стекло с мягким щелчком. Когда он ловит мой взгляд, то изображает, будто пишет сообщение, а потом в отчаянном жесте машет руками. «Телефон забрали», – произносит он одними губами.
Значит, вот что случилось. Его оставили после уроков, и ему попался учитель, который строго по правилам отбирает у всех телефоны. Не буду врать: я самую чуточку порадовалась, что и Лену в конце концов хоть немного досталось. Впрочем, я тут же себя одергиваю, поскольку понимаю, что мне надо с ним поговорить. С каждой минутой эта настоятельная потребность все сильнее треплет мне нервы, и если я буду ждать окончания его наказания, останется совсем немного времени до приезда мамы, которая меня заберет.
У меня нет совершенно никакого плана, но я не останавливаюсь из-за таких мелочей – я несусь по коридору и беспардонно врываюсь в класс. Только тут я понимаю, что педагог, который сегодня следит за ребятами, оставленными после уроков, это…
– Доктор Гуинн!
Он отрывается от выпуска литературного журнала «Атлантик» и буравит меня взглядом поверх очков.
– Здравствуй, Элайза, – говорит он. – На этот раз ты только на минутку?
– Вообще-то… – начинаю я, а потом замолкаю, потому что не знаю, как закончить это предложение.
Абсолютно некстати (а может, как раз кстати) я вдруг начинаю размышлять, что бы сделал Лен. И тут в голове мелькает идея.
– У меня есть вопрос.
Директор закрывает журнал и кладет его на стол. Ученики, сбитые с толку
