– Нет! – Инелуки не стал повышать голоса, но его ответ наполняли удивление и отвращение. – Никогда! Для меня он дороже всего на свете. Но я не знаю, как мы сумеем двигаться вперед, когда он в таком состоянии. Как он сможет быть Защитником, когда придет время?

И вновь я услышал сухой шорох шепота.

– Ты не дружишь со здравым смыслом, Омму, – сказал Инелуки. – Этот день никогда не настанет. Я уже говорил тебе и твоей госпоже. Он мой брат. Моя кровь.

Женщина в капюшоне пробормотала еще несколько слов, но на этот раз Инелуки ничего не ответил. Через мгновение они повернулись, и их тени исчезли из дверного проема, оставив меня дрожать на полу. Когда я поднялся на ноги, чтобы убедиться, что они ушли, я увидел, что лицо моего господина скрывается в тени от распахнутой двери, а глаза открыты, словно он все это время не спал. Потом Хакатри закрыл глаза.

На следующий день Хакатри послал за мной, сказав, что желает встретиться в садовой галерее Асу'а, которая опоясывала нижнюю часть огромного купола Ясиры, расположенного над Залом Тысячи Листьев. Галерея насчитывала два десятка шагов в ширину, здесь в небо тянулись деревья и другая растительность, в круглом лесу, будто висевшем в воздухе, было множество тропинок и скамеек.

Я сразу увидел своего господина, но не стал подходить, потому что он был с женой, леди Брисейю. Я тактично ждал на расстоянии, но довольно быстро понял, что у них долгий разговор, и уселся на скамейку среди густых зарослей. Легкий дождик падал сквозь открытые пространства в куполе, и листья папоротника подрагивали под каплями.

Я смотрел на крошечные фигурки придворных, гулявших на нижних уровнях, они не обращали на меня ни малейшего внимания, как будто я был голубем, смотревшим на них с высокой ветки. Воздух уже стал прохладным, наступил Сезон Увядания, и мне пришлось поплотнее завернуться в тунику: я гораздо сильнее чувствовал холод, чем народ моего господина.

Хакатри и его жена о чем-то оживленно беседовали. Конечно, я выбрал такое место, откуда не мог случайно их услышать, но вскоре понял, что зря старался: они не говорили вслух, а обменивались жестами, которые являлись частью языка зида'я. Меня это немного удивило, пока я не увидел, как из-за кустов появилась их дочь Ликимейя, бросила быстрый взгляд на моего господина и моментально, прежде чем Брисейю успела ее поймать, исчезла. Теперь я сообразил, почему их разговор оставался беззвучным, и мне стало интересно, что они хотели скрыть от своего ребенка.

Перед тем как отвести взгляд, я догадался, что они ссорились. Жесты Хакатри говорили об усталости, словно их беседа продолжалась довольно долго. Брисейю выглядела обиженной, и ее движения были быстрыми, как у напуганной, взлетающей с ветки птицы.

Вскоре маленькая Ликимейя вернулась к скамейке. Она стояла так, что ее мать находилась между нею и отцом, а когда посмотрела на Хакатри, то тут же отвела глаза, так пасущийся олень украдкой бросает взгляд на далекого волка. Понять этого я не мог. У моего господина остались страшные шрамы от ожогов драконьей кровью, но у других зида'я также имелись заметные шрамы – результат неудачной охоты или других несчастных случаев. Однако казалось, что дочь Хакатри относилась к отцу как к неизвестной величине – и вела себя точно посол, отправленный на встречу с врагом.

Мой господин и его жена перестали обмениваться жестами, пока их дочь находилась рядом, но девочка вскочила на ноги и вновь скрылась в кустарнике.

Мне бы следовало отвернуться. Следить за Хакатри и Брисейю было столь же постыдно, как подслушивать, но у меня не вызывало сомнений, что они обсуждали нечто важное, и я опасался последствий как для Хакатри, так и для себя.

Смотреть на леди Брисейю Серебряные Косы означало быть наполовину в нее влюбленным – даже для меня, пусть я и принадлежал к другому народу. Она была высокой, как мужчины зида'я, и все ее движения, даже самые грациозные, говорили о силе. Она принадлежала к Дому Тропы Звезды, многолетнему союзнику Дома Ежегодного Танца, известного своей верностью Са'онсерей и Асу'а. Мой господин женился на ней по любви, так мне рассказали, но я уверен, что родители одобрили его выбор.

Однако я наблюдал за Брисейю, неизменно сохранявшей идеальное спокойствие статуи, впрочем, сейчас она явно старалась вернуть себе самообладание. Она сделала серию знаков – потеря птенца, неправильное понимание звезд, упавшие стены, – и на ее лице появилось умоляющее выражение. Мой господин лишь сжал руки в жесте, означавшем необходимость, затем развел ладони в стороны, усиленной вариации того же самого – ничего нельзя изменить.

Брисейю смотрела на руки Хакатри так, словно видела их в первый раз, потом провела двумя пальцами по глазам – знак джингизу. Скорбь. Я видел такое страдание на ее лице, что мое сердце стало падать, словно камень, брошенный в колодец. Я бы не удивился – хотя одновременно был бы изумлен, – если бы Брисейю заплакала, совсем как смертная женщина. Через мгновение мой господин сделал тот же знак, что Брисейю, – провел рукой перед глазами.

Скорбь. Я отвернулся, несчастный и устыдившийся от того, что увидел их боль. Туман дождя опустился с открытой крыши Ясиры, намочив мои руки и лицо.

В этот момент что-то зашевелилось у моих ног, напугав меня, но я понял, что Ликимейя выползла из кустов у моей скамьи. Она встала и подошла ко мне по дуге, из чего следовало, что девочка намерена со мной говорить, но в то время, которое выберет сама. Как у большинства детей зида'я, ее белые волосы еще не были окрашены красками цветов и минералов, которые так любили взрослые. Несмотря на совсем юный возраст, не вызывало сомнений, что Ликимейя будет похожа на свою всеми обожаемую мать, хотя природа наградила маленькую Ликимейю неугомонностью, не свойственной родителям. Ее взгляд продолжал блуждать по лесной галерее, когда она ко мне обратилась.

– Привет, оруженосец Памон, – сказала Ликимейя с великолепной имитацией королевской снисходительности. – Скоро наступит Год Ежегодного Танца.

– Совершенно верно, – согласился я.

Мы с малышкой беседовали редко, но наши разговоры часто начинались именно так: она объясняла мне некоторые очевидные понятия, словно с головой у меня не все было в порядке. Если честно, она так себя вела почти со всеми взрослыми.

– Бабушка сказала, что я смогу нести лампу в Процессии Света. Это очень важно.

– Должно быть, ты гордишься, – сказал я.

Она нахмурилась.

– А почему ты не на конюшне? – спросила она. – Ты должен заботиться о лошадях.

– Потому что лорд Хакатри попросил меня сюда прийти.

– Ага. – Она кивнула и задумчиво пожевала нижнюю губу. – Лебедь попыталась меня вчера сбросить. Я ехала по лесу. Она очень злая.

Лебедь, собственная лошадь Ликимейи, отличалась на удивление кротким нравом и не стала бы сбрасывать всадника даже в костюме из шипов.

– Должно быть, ты испугалась, – сказал я.

– Никогда! – Ликимейю так возмутили мои слова, что она сделала знак, который придворные используют для недостойных доверия сплетен, я рассмеялся и на миг забыл про печальные лица моего господина и его жены, сидевших неподалеку.