его вопрошание «вот этого» пра-бытия есть ход-движение, и только это. Однако «ход» предполагает-подразумевает «ходьбу» и «путь», который требуется одолеть-пройти; путь и шагание здесь со-бытуются одновременно, потому что они со-бытованы от пра-бытия, которое как со-бытие набрасывает-выказывает свою истину – просвет, в котором оно сущит и в качестве какового оно сущит – так, что теперь не происходит уже только пересиливание-подавление человека, превращающего его во внимающую-воспринимающую принадлежность к пра-бытию, но осуществляется событование человека, который успел позабыть бытие, в осново-положение истины бытия.

Со-бытование в нужде-потребности в этом осново-положении есть открытие до сих пор полностью закрытого, в своей сущности не только чуждого, но и неведомого «Вот-Тут-бытия». Вслушивание-расслушивание голоса со-бытования есть тот ход бытийного вопроса, который само пра-бытие вопрошает как Единственно Ответствующее. Этот ход идёт и протекает не «вне» и не в противоположность суще-бытующему и его суще-бытности. Этот ход-движение есть некоторая полоса-траектория, которая допускает само пра-бытие в качестве события в Вот-Тут-бытии быть одной из черт самой себя, одним из шагов в этом движении. Вот-Тут-бытие есть событованное пра-бытием происхождение-прохождение со-бытования и в качестве этого происхождения-прохождения основная сущность истории (Geschichte), решений-выборов, и положений основ, и прохождения-минования решений-выборов о сущности пра-бытия, идущих из пра-бытия в сфере истины пра-бытия – и как таковой, и как осново-положения ее. Метафизический бытийный вопрос мог бы столь легко показаться всего лишь предварительной ступенью бытийного вопроса в том виде, как его ставит мышление, сообразное истории пра-бытия, и рассматриваться в ближайшем кругу рассмотрения последнего. Единственно что если в мышлении, сообразном истории пра-бытия, только сущность истории понимается из сущности пра-бытия и только так, то только сообразное истории пра-бытия мышление также и достигает того знания о сущности «метафизики», для которого она сама восходит назад как одно – и именно первое, неотъемлемое событование человека, устремленное к бытию – устремление, которое невозможно изъять и обойти – и оно восходит к подлиннейшей-собственной степени-рангу своему, и, то есть, становится несравнимым и несравненным.

Степень-ранг есть обоснованное выдавание-вдавание в некоторое сущностное решение, которое задает собственный закон и меру-масштаб и исходя из которой впервые и единственно признается все и всяческое ранжированное, расставленное по степеням и ступеням в его уникальности-единственности и только так и признается вообще. Основанное на рангах никогда не признает другое основанное на рангах в сопоставлении равного с равным, но всегда – исходя из происходящего повышения-возвышения. Для мышления, сообразного истории пра-бытия, метафизика никогда не становится предварительной ступенью, погружающейся назад, уходящей в прошлое; она вообще никогда не становится ступенью, а приходит в своей уникальнейшей, собственнейшей изначальности к выступанию-выдаванию и становится таким образом для хода мышления, сообразного истории пра-бытия. Это недоступное только и есть со-бытие, кивок-указание самого пра-бытия на необходимость Иного.

Прояснение бытийного вопроса посредством различения метафизического и соответствующего истории пра-бытия во всякое время создает иллюзию некоторой всего лишь только «исторической» «типизации». Простое принятие к сведению чего-то такого оставляет все так, как оно было; и бытийный вопрос «стал» уже вследствие приравнивания философии к «науке» некой задачей учености или, максимум, «духовного творчества». Однако это – не какие-то отдельные области, в которых такое было бы разрешено проделать. Нам приходится отважится на это – без привязки к определенной области мыслить ее как событие истории истины пра-бытия. Мы тогда должны знать, что только принадлежность сущности человека и, то есть, его истории к истине пра-бытия решает о том, будет ли человеку еще раз даровано Уникальное-Неповторимое начала. Потому что ведь бытийный вопрос выражает себя в пустейшей учености и исторический человек все же остается предназначенным-призванным к пра-бытию, и происходит это только в покинутости бытием, поэтому постижение смысла вынуждено всякий раз обдумывать в связи с бытийным вопросом самое крайнее, если оно отваживается вопрошать о самом внутреннем-глубинном пра-бытия. Ведь самое крайнее все же – это та нерешенность бытийного вопроса, вследствие которой он – как любой другой вопрос – подлежит исследованию и вызывает «интерес», требуя увеличения знаний. Нерешительность-нерешенность не подразумевает здесь, что бытийный вопрос еще ждет решения, а подразумевает, что он нигде не стоит как вопрос, не задается ни из какой необходимости и не связывается ни с чем таким, что заслуживает вопрошания и вызывает сомнения – и все же выступает как «проблема».

И что должно сбивать с толку больше, чем это обстоятельство – такое выступление в качестве проблемы? Оно блокирует – парализует всякий подход к познанию необходимости посредством указания на себя: просто на одно только наличие этого «вопроса» в образе «мировоззрений», «символов веры», усовершенствованных форм доныне существовавшей философии – все это дает достаточно поводов вскоре приписать важность бытийному вопросу важности бытийного вопроса, соразмеряя и соотнося его с образами «учений о действительности» какого-нибудь рода, что вскоре лишает его всякой весомости. Это не имеющая под собой основы и полная неосязаемого нажима-давления навязчивость, лишенная решимости решать и выбирать, уклоняющаяся от необходимости решать бытийный вопрос, однако, сама проистекает из покинутости бытием суще-бытующего и несломленного приоритета-силового превосходства того, что всякий раз непосредственно «действительно». Покинутость бытием препятствует тому, чтобы суще – бытующее стало толчком к признанию достойности вопрошания того, в чем суще-бытующее – еще в своих бесчинствах – удерживается – бытия.

С пробуждением «интереса» к «онтологии» и метафизики бытийный вопрос не избавляется от своей нерешенности-от нерешительности при своем решении, а только и еще более закосневает в ней И наоборот, подлинное постижение смысла бытийного вопроса должно познать открытую представленность как проблемы в том, что есть, потому что только так будет разрушена видимость, будто через посредство воспроизведения и передачи дальше по традиции видоизменившихся учений в метафизике когда-нибудь еще можно будет пробудить готовность к истине пра-бытия.

Отделение-обособление постигающего смысл мышления должно, скорее, заходить так далеко, что и философия внесет свой вклад в это – и постижение смысла обретет предполье, исходя из которого, только и может быть востребован произведен решительный скачок философии как начала полагания основы истины бытия – изначально и, таким образом, «снова». Поэтому хорошо сознавать, насколько мало «бытийный вопрос» и «пра-бытийный вопрос» подразумевают одно и то же.

Но это знание не может останавливаться на различении вопрошания как образа поведения и образа представления, а мыслит различение и то, что оно различает – точно так же как и самое себя – знание об этом различении – как решимость-решительность для выбора, которая не зависит от какого-то продуманного решения человека, в которой он, скорее, со-бытован посредством самого бытия как события.

Но как всякий раз в своих началах бытие отрекается от сущности своей истории в ней самой и отдает-сдает род своей открытости, так