нарушить наше душевное, а заодно и физическое равновесие. Короче говоря, сначала «Опель» продолжил шумное движение вслед за убегающим «Лантисом» на правом, то есть ганинском боку, а заканчивал он свой и, соответственно, наш с Ганиным полет в перевернутом состоянии, на собственной крыше.

Сознание я не потерял, и особо сильного шока не было. Через мгновение после того, как стих рев мотора и прекратился жуткий скрежет металла об асфальт, я ощутил себя в положении сидящей на потолке мухи. Налившимся в одну секунду кровью глазам моим предстал перевернутый с ног на голову наш прекрасный и радостный мир. Голубое небо мне заменил свежеуложенный, черный еще асфальт, а почвой под ногами стала лазурная твердь, ступать на которую было рискованно.

– Так вот для чего они! – раздался сбоку глухой голос Ганина.

– Кто «они», Ганин? – прокряхтел я.

– Не «кто», а «что». Ремни эти. Я все думал, для чего их в каждую машину цепляют? А они, оказывается, для таких вот трюков предназначены. Кто бы мог подумать!

– Ты цел?

– Цел вроде.

– Тогда давай выбираться.

Только мы с Ганиным приступили к выполнению плана по освобождению себя из спасительных пут, как за окном послышались мягкие, чуть шаркающие шаги. Я оставил на время в покое пряжку ремня и посмотрел в свое окно, благо «Опель» к «Ленд Крузеру» развернуло как раз моим боком. Я увидел нависшие сверху зловещие лезвия клацающих ножниц, которые при более внимательном рассмотрении оказались штанинами черных джинсов.

В это время справа от меня раздался глухой стук, и когда я с трудом повернул в его направлении голову, Ганина в машине уже не было. Я во второй раз за последние два дня подивился его феноменальной способности исчезать в самое «подходящее» время, чертыхнулся, ткнул пальцем в пряжку ремня и мешком той самой картошки, что дозревала в трех метрах от меня, рухнул на потолок салона. При падении я сгруппировался, чтобы не сломать себе шейные позвонки, принял немного влево и выкатился через окно на асфальт прямо под черные джинсы.

Я поднял глаза. Надо мной во всей своей самурайской красе стоял Мацумото в черных джинсах и черной футболке, позволяющей во всей полноте любоваться рельефной мускулатурой ее владельца. Наверное, он хотел мне что-то сказать. Я допускаю такую возможность. Может, хотел объяснить, как он меня сильно любит и уважает. Может, намеревался прочитать лекцию о ценообразовании на краба и морского ежа в северных регионах Японии. Но только высказаться ему я возможность не дал.

В противовес его вертикальным ножницам я чиркнул его ножницами горизонтальными. Из положения лежа на боку быстро развел ноги, зажал ими в клещи нижние конечности Мацумото и, сместив правую ногу чуть повыше левой, подрубил не очень-то расторопного владельца ходкого джипа. Мацумото повалился на спину, но локти при падении выставить все-таки сообразил, что означало для меня приглашение к продолжению дружеской беседы.

На ноги мы вскочили одновременно. Шарить глазами по сторонам в поисках русского поклонника игры в прятки времени у меня не было. Мне пришлось сконцентрировать все остатки своего чудом сохранившегося до сорока пяти на уровне «единицы» зрения на Мацумото, потому что он злобно оскалился, что-то рыкнул на своей бандитской фене, обтер об обтянутый черным живот окровавленные локти и полез правой рукой в задний карман.

Через секунду в кулаке у него что-то блеснуло. Сначала я подумал, что это нож, но, приглядевшись, разобрал, что это опасная бритва. Советовать товарищу переменить привычку скрести по утрам скулы смертельным металлом и перейти на абсолютно безопасные тройные блоки «Шика» или «Жиллетта» в данной ситуации было неуместно. Я решил перенести этот разговор на попозже, когда в камере нам с ним надо будет о чем-нибудь разговаривать, кроме Грабова, краба и ежа.

Мацумото придвинулся ко мне и резанул лезвием воздух. Я отпрянул назад, в откатном движении успев оценить, не отлетел ли от меня кончик носа или мочка уха. Я подсел влево, и когда Мацумото инстинктивно пригнулся, чтобы упредить мой удар снизу, я изменил направление своего движения, прыгнул вправо и обрушил всю силу мышц и тяжесть мослов обеих ног на голову чемпиона Восточного Хоккайдо по автогонкам на побег от правосудия.

Удар мой Мацумото впечатлил, и он сел на асфальт и замер в виде двух массивных черных перпендикуляров. Меня они так перепахали своей правильностью, что я даже решил было заглянуть ему за спину, нет ли там каких подпорок, обеспечивающих идеальный прямой угол. Глаза его источали что-то лучезарное и невразумительное, и я понял, что у меня есть несколько секунд свободного времени.

Я повернулся к лежащему задрав колеса «Опелю». Мотор давно заглох, но колеса все еще продолжали докручивать свои последние обороты. Я отметил про себя, что вид брюха этой машины, как, вероятно, и всех остальных, менее эстетичен, чем дизайн кузова и салона, и взялся за пересекавшую это самое брюхо скромным удавом выхлопную трубу. Она была еще горячей, можно сказать, огненной, но боли я не почувствовал. Было не до боли – от «Лантиса» на горизонте опять осталась одна только маленькая черная точка. Я рванул трубу на себя, но чуда не произошло. В отличие от вчерашнего трюка подле фотоателье в исполнении русского товароведа, без особого труда отделившего эту деталь кузова от рамы, мой сегодняшний фокус не удался. Я на всякий случай дернул трубу еще пару раз, но она осталась намертво прикрученной к днищу.

Когда развернулся, я обнаружил, что два облаченных в черное перпендикуляра разомкнулись на 180 градусов, превратились опять во всесильного и, самое печальное, вертикального Мацумото и двигались по направлению ко мне с тем же грозным брадобрейским реквизитом в правой руке. Я рванул навстречу этому новоявленному сибецкому цирюльнику, чтобы сократить дистанцию и, как учат календари, сузить диапазон для замаха, но тут вдруг где-то сзади раздался пронзительный крик моего друга Ганина:

– Ложись!!!

И потом свежий морской воздух рассекло еще одно слово, которое обычно любят повторять ежесекундно допрашиваемые мною соотечественники Ганина и которое мы заносим в дословно исполняемый протокол их допроса как «продажная женщина».

Я подумал, что Ганин раздобыл где-то гаубицу или миномет и сейчас будет палить из него по Мацумото, поэтому послушно плюхнулся на живот, сохраняя, впрочем, голову в более или менее вертикальном положении. Безалаберный Мацумото, которому надо было раньше заботиться о своих познаниях в области русских императивов, в изумлении замер. У меня над головой просвистело что-то внушительное. Это «внушительное» в полете вращалось вокруг своей оси вертолетным пропеллером, и я успел заметить, что один конец этого снаряда толще другого. Именно тот конец, что потолще, застиг