Призрачный шанс появился у Славки, когда он узнал, что Мими ходит заниматься в школьном хоре. Парней в хоре почти не было, а значит, вероятность быть замеченным у Славки резко возрастала. Поэтому он, не раздумывая, записался в кружок хорового пения, хотя изначально собирался идти на авиамоделирование вместе с Валькой Зуевым.

Петь Славка любил. У него даже была своя гитара, которую он выменял у парня из параллельного класса на коллекцию долокаутовских российских монет, которые они с Валькой научились ловко извлекать из песка на старом пляже при помощи обычного дуршлага.

Оказалось, что к пению у Савки была не только любовь, но и талант. Очень скоро он стал запевалой хора. Вот только Мила ушла из хора: сначала в школьную фотостудию, потом на секцию настольного тенниса. Не по ней было быть одной из многих в толпе хористов.

Славка бы тоже ушёл, хоть в фотостудию, хоть в бассейн прыгать с десятиметровой вышки. Да не отпустили. Худрук, Ксения Игоревна, намертво вцепилась в него и его, как она всегда в одно слово выдыхала, «дарбожий». Пришлось остаться. Потому как дар, может быть и божий, а вот принадлежит он, коли проклюнулся, государству. Недаром на одном из плакатов МолПатРоса, пропагандирующем обязательные внешкольные занятия, можно было прочесть: «Если ты зарываешь талант, значит ты — врагов диверсант!»

А талант-то и впрямь был.

Поначалу Славка думал, что все эти разговоры про дар только для красного словца, для того, чтобы таким бесхитростным приёмом удержать его в хоре. Но потом пошли награды, и даже в «Ведомостях Петербурга» про них напечатали большую статью с фотографией, на которой Славка был запечатлён с припадочно закатившимися глазами и широко разинутым ртом.

Вот только в сердечных делах этот талант Славке до поры до времени никак не помогал.

Всё изменилось, когда на Новогоднем школьном балу ему по протекции Ксении Игоревны после праздничного выступления школьного хора, пока зал готовили к предстоящим танцам, дозволили выступить сольно с песнями собственного сочинения. И целых полчаса он пел под гитару. Пел только для неё одной. Для милой не своей Милы. И так в это пение вложился, что даже «красная» их директриса Кремлина Валентиновна пустила слезу и после выступления лично его поблагодарила, сказав: «Не Ермак, но уже Ермошка ты у нас, Ладов! Ох, горазд! А мы и не знали!» На что Ксения Игоревна, лучась сдержанной гордостью, тихо, так, что услышал только Славка, выдохнула: «А я знала!»

Тот новогодний вечер подарил ему не только признание школы, когда вдруг оказалось, что он многим интересен. Особенно девчонкам. В тот день Милка, поймавшая-таки его призывный взгляд со сцены, протиснулась к нему во время танцев, отбиваясь от навязчивых приглашений, и сказала: «Красивые у тебя песни. Неужели ты их сам сочинил?» И несколько самых прекрасных в его жизни минут они танцевали и общались. И вся прежняя робость ушла. И он был именно таким, каким раньше себя только придумывал: раскрепощённым, остроумным, спокойным — ладным.

В тот новогодний вечер Мими, прощаясь, дала ему свой электронный адрес — высшее свидетельство благосклонности. На следующий день он сочинил для неё новую песню. Почти все его прежние песни тоже были для неё. Но эта была особенной. Эта была написана уже не тем предновогодним Славкой, а новым, переродившимся, тем самым, который стоял в украшенном мишурой и бумажными снежинками актовом зале школы и ничего не боялся.

Он записал эту песню через дешёвенький микрофон «Тембр-Псков». Добавил при помощи нехитрой программы некое подобие ударных и парочку простых эффектов и отправил ей. Но больше она никогда не заговаривала с ним. И, возможно, всё бы ещё изменилось. Но погиб отец. Славка стал «белым». И так и не узнал, понравилась ли его песня Милке или нет.

Та песня называлась: «Хочется тебе сказать…»

* * *

Чита танцевала.

Крутила бёдрами, изгибалась, таяла Снегурочкой над костром, воскресала птицей-Фениксом, текла рекой. А Славка стоял, будто закованный в броню. Смотрел, но не видел. И не чувствовал ничего, кроме пустоты.

Ермак пел ЕГО песню.

Нежными и такими знакомыми переливами струилась из портативных колонок серенада. Слово в слово, аккорд в аккорд.

Танцевала Чита-невольница. Покачивались в такт музыке на своих золочёных стульях совсем захмелевшие гости. Кривил губы Аркаша. Храпел, как трактор, толстяк-младенец на садовых качелях. Не отрывал медового взгляда от Читы великан Михаил. Упорхнуло белой чайкой в сторону «свадебное платье», вспыхнуло под светом фонаря медное тело. Только белые чулки на Чите и остались.

Она подошла ближе, прикрывая одной рукой грудь, другой — низ живота. Поводила под музыку матово-блестящими от пота плечами, подняла руки вверх, раскрывая все свои тайны. Ещё ближе подшагнула.

— Слава, — позвала тихо-тихо.

Подошла вплотную. Твёрдые соски коснулись его обнажённой груди.

— Что с тобой? — спросила шёпотом.

В глазах мольба.

— Эту песню я сочинил, — ответил он. — Ещё в школе.

Она посмотрела недоверчиво и удивлённо.

— Это самая красивая песня, которую я слышала.

Он через силу улыбнулся.

— И я красивая, — шепнула Чита. — Посмотри на меня.

Она отошла на два шага. Повернулась спиной, глянула через плечо. Нагнулась резко, ударив волосами по траве, показывая ему всё самое сокровенное. Пальчиками провела, потом раздвинула.

Славку как кипятком окатили.

— О-о-о-о! — заметила перемены Яна. — Смотрите-ка! Оживает!

По «зрительному залу» прокатился одобрительный гул. Ника злорадно улыбалась.

— Давай, Читка! — сказала она в бокал, как в микрофон. — Поддай жару!

Потом обернулась к Михаилу, что-то коротко ему приказала. Воевода кивнул и ушёл в сторону Дворца.

Чита танцевала.

Славка смотрел.

Он уже не сдерживал свой нутряной огонь, не слышал украденной песни. Ласкал взглядом гибкое тело Читы, как полной ложкой хлебал. И не мог нахлебаться.

Она вновь повернулась к нему лицом. Улыбнулась кротко-радостно, поблагодарила взглядом. Облизала кончики пальцев, прихватила себя за соски, оттянула немного, потом крепко сжала грудь, вытянула руки, прогнулась в спине и встала на «мостик».

— Бинго-о-о! — захлопала Яна. — Работает пиписька!

И снова обезьяний хохот разлетелся по округе стаей летучих мышей.

Прозвучал последний аккорд и песня кончилась. Сразу стало слышно, как потрескивают в костре затухающие головни, как тяжело дышит, поднимаясь с земли, Чита. Дышит и смотрит на восставший Славкин уд.

— Прошу внимания! — одной рукой Ника держалась за высокую спинку, другой, как факел, держала над головой бокал. — Это ещё не всё, уважаемые дамы и господа!

Она сделала большой глоток, покачнулась, едва не потеряв равновесие, шикнула на подбежавшего к ней на помощь Аркашу и снова выпрямилась.