— Кому-нибудь налить кофе? — интересуется толстяк.

Лампы на потолке погасли, в комнате остались только сероватые проблески, как под слоем низких облаков.

— Генератор испустил последний вздох, — объявляет Серхи, ни к кому конкретно не обращаясь.

Теперь все поле зрения Кармелы заполнено головой Борхи. Он похож на черта со своей растрепанной копной темных волос, с бледной потной кожей, кустистыми бровями, со вздыбленными кончиками усов и бородки. Девушка нервно хихикает.

— У нас получилось, Кармела. Мы прошли через это.

— Прекрасно, — отвечает она.

Кармела долго сидит на полу с чашкой холодного кофе в руках. Брюки она сняла (сама не помнит когда) и с удовольствием избавилась бы и от свитерка, и от чулок, если бы Серхи не рассматривал ее так пристально.

— Кто-нибудь видел Фатиму? Где она? — тревожится толстяк.

— В дикой жизни, — отвечает Кармела.

— Ах вот как… — Серхи исчезает из виду.

Лицо Борхи парит над ней, целует ее. Кармела решает, что в этом и заключается проблема: они соединены ртами. Они — единое животное с двумя телами, которые сообщаются через отверстие наверху. Внутри этой полости проворно движутся языки.

Если бы не эта последняя липучая связь, она была бы свободна, понимает Кармела.

Девушка барахтается на полу. Теперь она лежит уже не на простыне, а на кафеле, но ей по-прежнему жарко. Борха куда-то исчез. Сколько прошло времени? Теперь Кармела не сомневается: ЛСД дает эффект. Она поднимает голову, чтобы посмотреть на экран компьютера, но вместо компьютера видит Борху, стоящего к ней спиной.

— Борха!

Парень оглядывается через плечо, вот его лицо цвета влажной соломы, тонкий нос, красные глаза. Лицо дьявола.

Борха что-то подносит ко рту.

«Модель поведения — глотание», — констатирует этолог.

Она приподнимается и смотрит на стол. Это большой компьютерный стол. Компьютер выключен, рядом с ним — пустая бутылка из-под водки.

— Ты слишком много пьешь, — говорит Кармела и снова опускается на пол.

Сил больше нет.

За несколько секунд до пленения руки Фатимы — это суетливые пауки, ощупывающие трубки, линзы и трехногие штативы. Движения рук — стремительные и мелкие, как будто поэтесса решила разобрать на части все приборы в обсерватории. Дело, однако, в том, что ей не удается ничего разобрать, да она даже и не пытается: вот Фатима хватает линзу, вот кладет ее обратно, потом что-то отвинчивает и деталька разбивается о деревянный пол, между ее босых ног, и вот она занята уже новым прибором. Фатима полностью ушла в свою работу, а между тем за пустыми окнами деревянной обсерватории уже занимается рассвет.

Фатима не помнит, когда поднялась на второй этаж, да и не задается таким вопросом. Не помнит она и как сбросила с себя последние одежды, как наступала на стекла и резала в кровь босые ноги. Все, что интересует девушку (точнее сказать, ее руки), — это открывать и закрывать, отвинчивать, откладывать в сторону и прикладывать обратно. В результате этих лихорадочных манипуляций Фатима сломала ноготь на указательном пальце, и кровь из него капает на кровь, сочащуюся из ее ступней.

Но не болит, ничего не болит, ничего, ничего.

Когда девушку обволакивают пухлые руки, предмет, который она держала (это был телескоп), с грохотом падает на пол, увеличивая количество обломков.

— Ой… Фати… Фати…

Обращенный к ней голос, принадлежащий парню, который ее обнимает (или держит), — мягкий, женственный, окрашенный светлой печалью. Толстяк тяжело отдувается, как будто чем-то взволнован. Ее руки продолжают трепыхаться в воздухе, требуя новых исследований. На полу валяются стекла, под ногами собралась лужа крови.

— Осторожней, Фати… Не наступай… Фати!.. Нет! Что ты делаешь?..

Руки ее отыскали новый объект: штаны, тонкая влажная ткань, шнурок, за который можно тянуть, обилие рыхлой плоти, лишенной растительности, половой член, яички. Руки погружаются, впиваются, сжимают хватку. Рядом с ней слышен жалобный голосок: «Фати, ты делаешь мне больно». Руки исследуют, ощупывают — неутомимые насекомые, покрытые кровью. Чужие руки мешают и давят. Испустив несколько стонов, обволакивающая ее жертва обездвиживает ее, словно гигантский медвежий капкан; только пальцы продолжают вертеться в пустоте.

Парень наваливается на нее всем своим весом, и вот они падают на пол вместе с градом из трубок, окуляров и треног. Стекла ранят обнаженное тело Фатимы, но ее ладоням до этого нет никакого дела. Прижатые к полу, они распахиваются, точно две пасти. Вот они нащупали какой-то штатив, вот тянут за его ножки, разворачивают и стучат. У этих рук нет ни разумения, ни цели, есть только алчная потребность в жестикуляции без направления и умысла. «Фати», — пищит голосок у нее над ухом, а руки ее продолжают тянуть, вертеть, разъединять — безостановочные и безрезультатные движения вышивальщицы.

Так продолжается до тех пор, пока кто-то или что-то не вырывает из ее пальцев разломанный штатив и не накрывает руки тряпкой. Пальцы тянут, мнут и комкают ткань… Что-то опускается ей на нос и рот, теперь они заткнуты. Массивное бедро прижимает обе ее ноги к полу. Девушке не хватает воздуха, она извивается под этой тяжестью — но не из-за желания вздохнуть.

«Фати, — слышится в темноте. — Я тебя люблю».

Когда Фатима открывает глаза, она чувствует, что ее по-прежнему обнимают. Она лежит, свернувшись на полу, все еще раздетая, но тело ее укрыто грязным больничным халатом. Свет в комнате тусклый и серый, он струится откуда-то из-за спины. В этом свете девушка различает кровоточащие порезы на своих ногах. Потом она подносит ладони к глазам. И испускает безутешный вопль. Почти все ногти обломаны, несколько фаланг стерты до мяса. Ее длинные тонкие пальчики, так привычно державшие фотокамеры и ручки с красными чернилами, ее умелые холеные пальчики — где они?

Конверт со стихами лежит рядом, на полу, словно спящий младенец.

Фатима слышит чье-то дыхание. Натужное сопение с запахом кофе.

— Фати, у тебя уже прошло? — Пухлые щеки Серхи еще больше раздуваются — от улыбки. Парень сидит на полу, обнимает ее и утомленно дышит всем своим тучным телом. — Ну вот, наконец-то…

— Что со мной было? — спрашивает она с тревогой.

— С тобой приключился… что-то с тобой приключилось. Я спал и не заметил, как ты встала, и как пижаму скинула — тоже не заметил. Ты поднялась на второй этаж — неужели не помнишь?

Фатима помнит только, как рассматривала фотокамеры — это ведь ее страсть. Девушка мотает головой.

— Ты все время что-то крутила в руках, — объясняет Серхи. — Мне было нелегко тебя удержать, но в конце концов я тебя усыпил, пришлось немного перекрыть тебе дыхание. Это опасно, но у меня большой опыт. Я так делал с моим братишкой.

Серхи рассказывает дальше: даже во сне она не переставала шевелить пальцами. Ему пришлось использовать всю свою силу, чтобы Фатима еще больше себя не изувечила. Когда девушка перестала дергаться, Серхи ее осторожно поднял и перенес вниз.