Нико поднимается, тяжело отдуваясь. Он лишился дробовика, но на поясе у него по-прежнему висит пистолет Логана.

— Еще? — подзуживает бывший полицейский. — Сам решай, Логан. Мне зашибись как понравилось тебя колошматить, так что, если хочешь, я уберу ствол и мы продолжим… Но прими один совет: не пытайся забрать у человека оружие, если у тебя нет продуманного плана.

Логан, пошатываясь, встает, но продолжать не пытается. Он поднимает руки.

В драке Нико потерял фонарик, но быстро находит его по свечению.

— Пошли, раздолбай. Давай туда залезем.

Теперь Нико держит Логана на мушке пистолета. Они идут к холму. Невероятные пернатые фигуры продолжают дирижаблями парить в воздухе. Художнику это зрелище почему-то напоминает ленто из моцартовской Сонаты фа мажор, которую так любил слушать Мандель. Творческая фантазия добавляет красок к формам, плывущим в этих сладостных звуках. И Нико жалеет, что не может перенести все это на холст.

Наконец они достигают вершины. С холма открывается вид на море густой темноты. Вглядевшись пристальнее, Нико различает внизу отдельные дома и группы сельских построек, возделанные поля и линии проводов. Все это принадлежит природе, еще не знакомой с человеческими технологиями.

Как и звуки, которые они слышат.

Многоголосое потрескивание — как будто что-то очень большое перемещается по этой черной простыне. Нико даже подошвами ботинок ощущает звуковые волны, предвестники землетрясения. Он собирается направить фонарь вниз, когда раздается голос Логана:

— Для него ты был всего лишь старой толстой потаскухой. Он говорил, что ему было до тошноты противно с тобой трахаться. Какая мерзость. Ты рыхлый и несвежий.

— В этом он был прав, — отвечает Нико, не поддаваясь гневу.

— Он тусовался с тобой только ради твоих контактов, чтобы заручиться благосклонностью фараонов… Потому что ему нравилось все, что творила Стая. Особенно когда мы ловили пай-девочек, увозили их за город и использовали в наших ритуалах.

— Брехня. — Нико доводилось слышать об обвинениях членов Стаи в изнасиловании. Убийств они не совершали, однако из-за сексуальных преступлений их группировка была объявлена вне закона. И все-таки он не верит, что Мандель это одобрял.

Смех Логана растягивает его страшное лицо, покрытое теперь не только макияжем, но и кровью.

— Ты никогда не знал Мудрого. Для тебя он был всего-навсего самцом, который засаживал тебе в жопу.

«Он меня провоцирует, чтобы я выстрелил», — понимает Нико.

— Логан, ты как ребенок, — с нервным смешком замечает он.

— Ребенок? — обиженно повторяет Логан.

— Да, признаю, было время, когда я тебя ненавидел. Лет семь-восемь назад я бы за такие речи вышиб тебе все зубы, хотя ты тогда был несовершеннолетним. И да, не стану отрицать: эта ненависть отчасти и теперь живет во мне. Ты назвал меня ревнивой сучкой. Может, ты и прав, только это была ревность под маской справедливости. Ты — преступник, ты был преступником с самого рождения, однако моя проблема не в тебе. Я больше не полицейский. Моя проблема — в Карлосе. Мне всегда казалось невероятным, как это он может приходить к тебе. Это как увидеть любимого человека резвящимся в куче говна. Это правда, я воспользовался вашими преступлениями как предлогом, чтобы получить возможность злиться на тебя… но я все равно хочу понять. — Странные многоугольные существа, сконструированные из птиц, исчезают в темноте. — Мне нет дела до открытия Манделя, пускай он и говорил, что все происходит без причины… — Нико никак не может уняться. — Я хорошо знаю свои «преднамеренные заблуждения». Я хочу понять, какие «заблуждения» заставили Манделя восхищаться таким дегенератом, как ты.

— Иди ты в жопу, старая сучка! — Логан трясется от ярости. — Ты хочешь меня выбесить? Да мне вообще по хрену, что ты там думаешь! Нечего тут понимать! Ты знаешь, что я сделал с Паучихой — с Бенди? — Логан орет во всю глотку. — Ты знаешь, что случилось, когда Большая Мать нас забрала, а потом отпустила? Вот что меня бесит! Она сломала ногу, напополам! Она умирала! Я пристрелил ее, как загнанную лошадь! Я пристрелил Бенди!!

Плач Логана застает Нико врасплох, но бдительности он не теряет.

— Ты преступник, Логан. Ты привык причинять зло.

— Да разве ты всегда понимаешь, почему что-то делаешь? — вопит парень. Никогда еще он не казался Нико таким молоденьким.

— Логан, все мы сейчас совершаем странные поступки. — Нико с удивлением обнаруживает, что утешает паренька. — Не вини себя. Я…

Нико обрывает себя на полуслове. Внизу, на черном, как нефть, поле что-то мерцает. Бродячие зеленоватые огоньки то загораются, то гаснут, как будто кто-то решил осветить мир, упорно нажимая на разные выключатели. Но мерцание, определенно, не имеет никакого отношения к человеку и человеческим изобретениям — в этом Нико абсолютно уверен. А еще ему кажется, что это начало конца.

Логан трясется от ярости или от страха, созерцая нарастающее свечение.

— Это все Мудрый! Мудрый — ублюдок! — Плач Логана разносится над ночью.

Такого плача Нико никогда еще не слышал: он горестный, одинокий, беззастенчивый. Нико стоит, смотрит и моргает. Он даже забывает о непостижимом явлении, освещающем безбрежный пейзаж под ними.

— Логан… какие… какие у вас были отношения…

Логан обрывает его вопрос, как будто все тайны перестали иметь значение.

— Я его сын. — Он вытирает слезы.

— Сын?..

— Я тоже не знал, — признается Логан. — Конечно, я подозревал. Я всегда чувствовал, что Мудрый — больше чем друг, но… Я не знал. Он открыл это в письме, которое передал мне Люк… Моя мать была не испанка…

— Его первая жена, из Калифорнии. — В голове у Нико все сразу же встает на свои места, все детали складываются. — Та, что была наркоманкой.

— Да, студентка… она умерла от передоза в тот год, когда я родился, и мой… и Мудрый увез меня в Испанию и отдал в знакомую семью, чтобы меня вырастили и воспитали под другим именем. Мудрый хотел, чтобы я вырос сильным и свободным. «Без законов!..»

«Это был его эксперимент, — догадывается Нико. — Логан являлся живым экспериментом Манделя: жестокий андрогин, принужденный к свободе».

А на поле, посреди царства зелени и скал, постепенно собирается земная луна. Гигантский круг мягкого зеленоватого мерцания, его яркости уже достаточно, чтобы высветить лица обоих мужчин. Но этот феномен сейчас не занимает ни одного из двоих. Разве что в голове у Нико проносится сравнение: «Это не луна влюбленных, это ее уставшая бедная родственница: луна прощения».

«Мандель использовал собственного сына, бросил его среди дикарей, чтобы исследовать эту достославную „дикую жизнь“… Захотев сделать Логана абсолютно свободным, Мандель его расплавил, превратил в ничто». Юноша с накрашенными губами продолжает рыдать, а гигантское новорожденное полнолуние разгорается все ярче.