— Я щедр, как никогда ранее.

— Готово, — Андрей снимает шашлыки на блюдо.

— Ты где работаешь, Жень?

— Да знаешь же ты уже всё… — усмехаюсь.

— Да что я могу знать? — хмурится. — Должность и место?

Женя дышит на руки, отогревая красные пальцы.

Хлопаю по карманам. Перчатки оставил в доме…

Андрей протягивает свои.

— Что конкретно тебе рассказать?

Зажав перчатки в руке, тянет пальчики к мясу.

Шлепок.

— Горячее, детка, — все время обжигается чем-то.

— Ты же препод? — Смеется он. — Не представляю… Строгая ты?

— Я? Бывает… Иногда облизываю, иногда кусаю, — с хрустом откусывает огурец. — Как в лучших традициях!

— Полк там, наверное, — вздыхает. — Влюбленных мальчиков.

— И девочек! — смеется она.

— Ааа… У тебя никогда не было романов со студентами?

— Только со студентками! Шучу… Женечка и студенты. Порносюжет? — поднимает бровь. — Пф… Они же еще пустые Андрей. Что они могут дать? Невкусно… Предпочитаю другие порносюжеты.

— Да уж… — опускает глаза.

— Как твоя ночь? — ловит его блуждающий взгляд.

Его взрывает!

Ну что ты творишь, дрянь такая?

— Красный! — одергиваю ее.

— Нет, — качает головой. — Олег. Дай нам поговорить про это.

Присматриваюсь…

Нет, не играется.

Полечить его тобой?

Попробуем… — киваю ей.

Берет за руку, сплетая пальцы.

Он отворачивается, разглядывая темно-серую водную гладь.

— Мой котенок… — разворачивает его лицо, сталкиваются взглядами. — Тебе больно, что я это спрашиваю?

Снова пытается спрятать взгляд. В этот раз просто закрыв глаза.

— Это потому, что ты думаешь, что мне всё равно на тебя. Так?

Кивает.

— Ты ошибаешься…

— Жень, — грустно улыбается. — Мы оба знаем… Мы все втроем знаем, — бросает на меня взгляд. — Какой у меня расклад.

— Так это не обесценивает тебя. В этом твоя ценность. Ты идеален…

— …На своем месте.

— Да, на своем теплом месте, в заботливых руках. Ты еще оценишь это, если ОН позволит тебе остаться.

— А ТЫ хочешь, чтобы я остался.

— ОН решает чего я хочу. Но, другого никого я не хочу на твое место точно.

— Моё место… — вздыхает.

— Твоё место. Стакан либо наполовину полон, либо наполовину пуст. Решать тебе. Если ты не способен оценить… я разочаруюсь в тебе!

Это «разочаруюсь» как пощечина, не ласковая, как вчерашние. Весомая такая оплеуха!

И он слетает, пытаясь переиграть сказанное.

— Жень!

— Не сметь оправдываться! — категорично.

Желваки на его лице приходят в движение.

Пора вмешаться?

— Ты мне пальцы переломаешь, — поднимает к его лицу сжатые в замок руки.

— Андрей! — одергиваю я.

Отпускает её.

— Если я не останусь с вами?..

— Тогда мы будем просто ДРУЖИТЬ! — с хихиканьем перехватывает его щеки, целуя в нос.

Снося его опять этой молниеносной сменой состояния.

Когда-то я вылетал также как и он, от этих ее скачков по ипостасям. Привык, слава Богу.

— Так что там с твоей ночью, котик? — пританцовывая под музыку выхватывает кусочек мяса из чашки. — Какой счет?

— Олег, — прищуривается он. — А ты можешь на бис вчерашнее «закрой рот», а то у меня духу не хватает!

Смешно…

Мы все посмеиваемся и обстановка разряжается.

Скармливает ему кусок.

— Ну вкусно же! — подмигивает, облизывая пальцы.

Недалеко от нас водную гладь пронзает валун. Темная вода вертится возле него, рисуя фракталы и притягивая взгляд. И наш заяц завис на этой картине, присев на край соседнего со мной шезлонга.

Женя встает коленями позади него, обнимая и прижимая к груди.

— Ну что ты загрустил опять?

Мне хочется спать… закрываю глаза.

— Все хорошо, Женечка. Думаю…

— Помочь?..

— Помоги, — хмыкает.

- Моё Солнце…

…и это тоже ведь не тупик, это новый круг.

Почву выбили из-под ног — так учись летать.

Журавля подстрелили, синичку выдернули из рук,

И саднит под ребром, и некому залатать.

Жизнь разъяли на кадры, каркас проржавленный обнажив.

Рассинхрон, все помехами; сжаться, не восставать.

Пока финка жгла между ребер, еще был жив,

А теперь извлекли, и вынужден остывать.

Мое солнце, Бог не садист, не Его это гнев и гнет,

Только — обжиг; мы все тут мечемся, мельтешим,

А Он смотрит и выжидает, сидит и мнет

Переносицу указательным и большим;

Срок приходит, нас вынимают на Божий свет, обдувают прах,

Обдают ледяным, как небытием; кричи

И брыкайся; мой мальчик, это нормальный страх.

Это ты остываешь после Его печи.

Это кажется, что ты слаб, что ты клоп, беспомощный идиот,

Словно глупая камбала хлопаешь ртом во мгле.

Мое солнце, Москва гудит, караван идет,

Происходит пятница на земле,

Эта долбаная неделя накрыла, смяла, да вот и схлынула тяжело,

Полежи в мокрой гальке, тину отри со щек.

Это кажется, что все мерзло и нежило,

Просто жизнь даже толком не началась еще.

Это новый какой-то уровень, левел, раунд; белым-бело.

Эй, а делать-то что? Слова собирать из льдин?

Мы истошно живые, слышишь, смотри в табло.

На нем циферки.

Пять.

Четыре.

Три.

Два.

Один.

Достаю розгу, растягиваю. Жду пока она закончит.

Нельзя прерывать чужой ход.

Она заканчивает, вижу его очумевшие загипнотизированные глаза.

Мне кажется, как я слышу, его тихий вопль где-то глубоко внутри.

Она не мажет, нет. Никогда.