Меня будит далекий волчий вой. Я одна в палатке Джона. Дело идет к вечеру, а я проспала много часов. Я бы и дальше спала, но звуки, раздающиеся где-то за пределами лагеря, заставляют меня выбраться из палатки, чтобы выяснить, какие новые беды мне грозят. Никого в нашем лагере, похоже, не смущает шум, хотя многие столпились у вигвама Ханаби. Вождь Вашаки что-то говорит, а мужчины и женщины слушают, широко раскрыв глаза и разинув рот, как будто он рассказывает какую-то захватывающую повесть. Время от времени один из воинов вставляет несколько слов, то ли подтверждая слова вождя, то ли объясняя что-то, после чего Вашаки продолжает рассказ. Но в потоке его речи я улавливаю имя Джона. А потом вижу его самого. Он ведет саврасого к лагерю. Оба запачканы пылью и кровью. В лагере Вашаки раздаются встревоженные возгласы, и несколько человек кидаются к нему, но Джон поднимает руку, успокаивая их жестом, словно мулов. Я тоже хочу броситься к нему, но продолжаю стоять как вкопанная. Крови слишком много, она пропитала его одежду, и я цепенею от страха. Джон окидывает взглядом лагерь поверх ближайших к нему голов, замечает меня и направляется ко мне, а толпа расступается перед ним. Кажется, кто-то предлагает увести его коня, но Джон качает головой и ведет саврасого ко мне. Ханаби хлопает в ладоши, выкрикивая что-то, и люди расходятся, оставив нас наедине, насколько это возможно в лагере.

– Ты ранен? – выговариваю я, стараясь не смотреть на него и сдержать приступ тошноты.

Я устремляю взгляд на западное небо у него за плечом. Столько месяцев я смотрела на Запад, шла к нему, а теперь стою неподвижно.

– Нет. Кровь не моя, – спокойно, тихо отвечает Джон.

– Ладно, – киваю я.

– Тебе бы присесть, – говорит он. – Ты белая как мел.

– Я в порядке.

Джон протягивает руку, чтобы поддержать меня, и я тут же отступаю на шаг. Я не нарочно. Это происходит само собой. Он тут же опускает руку.

– Прости, – выдыхает он. – Я пойду помоюсь в ручье.

– Я принесу тебе чистую рубашку, – шепчу я. – И мыло с полотенцем.

Джон возражает, но я отворачиваюсь и сбегаю от него, а он меня не удерживает. Дрожащими руками я перерываю его сумки, лежащие в палатке у входа, а потом делаю глоток из фляжки, которую оставил мне Джон, пока я спала. Когда я дохожу до ручья, он уже снял с себя все, кроме штанов, погрузился в воду и успел смыть с себя почти всю кровь. Его больше тревожит саврасый. Джон поливает его бока и ноги из жестяной кружки, счищая кровь и грязь. У коня на боку рана шириной не больше дюйма, но глубокая, судя по тому, как она продолжает сочиться. Я протягиваю Джону мыло и опускаюсь на траву с полотенцем и рубашкой в руках, опасаясь, что ноги меня не удержат. Часть крови все же его собственная. Джон мне соврал. У него неглубокий порез на животе и небольшая ранка на скуле.

– Там твоя сумочка. – Он кивком указывает на траву рядом со мной. – Думаю, если почистить ее маслом, будет как новенькая. Внутри рисунки, проверь, если хочешь. Еще несколько лежат в моей седельной сумке. – Еще один кивок. – Пришлось их свернуть, иначе не влезли бы, но они на месте.

Я изумленно смотрю на потрепанную сумочку и касаюсь застежки. Сумочка вся в пыли и пятнах, но она здесь. Я открываю ее и проверяю содержимое: плотные белые листы, изрисованные лицами, на которые я пока не готова смотреть. Я снова закрываю сумочку. Меня переполняют удивление и благодарность.

– Как? – шепчу я. – Как ты их достал?

– Воин со шрамом – Вахатехве – отдал их мне.

– Просто отдал? – выдыхаю я, но Джон уже не слушает.

Он окунается в ручей и натирает волосы и тело мылом, как будто ему тоже тяжело на меня смотреть. У меня за спиной кто-то выкрикивает что-то по-шошонски. Я оборачиваюсь и вижу все того же воина со шрамом, который ведет к ручью пять лошадей. Тех же самых, которых он предлагал за меня Магвичу. У меня внутри все сжимается и скручивается, но Джон встает – вода стекает по его коже и волосам, – приветствует воина и представляет его мне. Его имя – Вахатехве – в устах Джона похоже на музыку, но я не поднимаю взгляд и старательно не смотрю на них обоих. Мы с этим воином уже знакомы, и я бы предпочла забыть о той встрече.

Они разговаривают минуту-другую, и я чувствую, как взгляд Вахатехве на мгновение касается меня. Потом он отворачивается и уходит, оставив лошадей. Животные наклоняются к ручью и начинают пить, ничуть не встревоженные уходом хозяина.

– Теперь это наши лошади, – тихо говорит Джон. – Нам потребуются шкуры для вигвама и бизоньи накидки, раз мы остаемся здесь зимовать. Лошадей можно обменять на все необходимое.

От всех этих новостей у меня кружится голова. Зимовать здесь? Вигвам? И почему эти лошади наши?

– Мне не нужно ничего, что принадлежало Магвичу, – запинаясь, выговариваю я.

– Я сказал то же самое Вахатехве, но он возразил, что лошадь не в ответе за того, кому принадлежит. Кому… принадлежала.

– Принадлежала? – переспрашиваю я, все еще ничего не соображая.

Джон молча принимается осматривать лошадей Магвича, сделав вид, что не услышал. Но я слишком хорошо его знаю.

– Почему… Вахатехве… отдал тебе лошадей, Джон?

– Я их выиграл… На скачках. Точнее, выиграл Дакота.

– Дакота?

– Саврасый. Так его зовут.

– С каких пор?

– С тех пор, как он помог мне выиграть твою сумочку и пять лошадей у Вахатехве, – тихо отвечает Джон.

– А кто порезал тебе живот и щеку и ранил… Дакоту?

– Магвич.

Джон произносит это имя так, будто его вкус ему противен.

– И что ты сделал с Магвичем? – шепотом спрашиваю я.

Дыра у меня в груди заполняется чернотой. Джон медлит, но потом поднимает на меня серьезный и мрачный взгляд.

– Я убил его, Наоми.

На меня накатывает волна облегчения и отвращения, и я сжимаю зубы, закрываю глаза и хватаюсь за стебли травы, чтобы меня не унесло этим потоком.

– Наоми! – тихо зовет Джон.

– Да?