– За это и я готов ухаживать за Анной, – предложил Ричард и смутился, поняв, что пошутил не очень удачно.

– В смерти нет ничего страшного, – продолжал Уильям, – это естественно. Поэтому я не вижу ничего страшного в написании завещания. Сьюзен права. Зачем после моей кончины разбираться, что кому должно достаться.

– Страшного ничего нет, но и говорить об этом много мы не будем, – подвел черту под беседой о завещании Джеймс. – Давай-ка выпьем за нашу встречу.

Уильям сделал пару глотков и поставил бокал на стол.

– И пьешь ты тоже теперь мало, – уточнил Ричард, любивший в свое время посидеть с другом после ужина и выпить пару бутылочек припасенного к таким случаям вина.

– Помнишь, сиживали мы с тобой в трактире возле театра? – продолжил тему Джеймс. – Какое там было пиво, какой эль!

– А сейчас что? – заинтересовался Ричард. – Хуже стало? Знаешь, везде хуже стало. Хозяева не те, еда невкусная какая-то. Э-э-эх, – он выпил вино до дна. – А здесь вино не плохое, – он наполнил бокал снова, – давай, Уильям, выпьем за нашу дружбу. Ты брось тосковать.

Постепенно разговор стал живее. Уильям с аппетитом, о существовании которого он успел даже забыть, ел заказанное мясо и запивал его вином.

– Джеймс, как театр, расскажи. Я тут отстал немного. Не знаю, что там теперь происходит в Лондоне.

– Появилось много молодых авторов. Пишут, скажу тебе честно, не так как ты. Той легкости нет, и слог не тот. Публика хочет видеть больше декораций, пышных костюмов. В моде трагикомедии. Твоя пьеса о Генрихе Восьмом продолжает идти с успехом. Я усовершенствовал залпы из пушек, и пожаров больше не случалось.

Уильям с интересом слушал друга, но ему казалось, что он никогда не был участником той жизни. Он не мог поверить, что и сам играл с удовольствием на сцене, писал пьесы. Лондон теперь виделся ему далеким, недосягаемым городом, в который и добраться-то невозможно.

– Ты бы не взялся написать еще что-нибудь для нас? – осторожно спросил Джеймс.

– Боюсь, не смогу, – ответил Уильям честно. – То есть, не подумай, что я не пишу совсем. Иногда бывает, вдруг сажусь, и начинаю писать. Пишу про свою жизнь. Но разве ж это кому интересно. Только мне самому, да и то не всегда. Иногда по нескольку месяцев не притрагиваюсь к бумаге.

– Если вдруг захочешь, то даже не раздумывай. Мы обязательно возьмем твою пьесу.

– Как дела в типографии? – обратился Уильям к Ричарду. – Как Марта?

– Второй вопрос вызывает у меня икоту. А типография все так же. Старший сын помогает. Если б не его способности, давно б прогорели. Одна из дочерей вышла замуж – все ж легче стало. Марта постоянно меня ругает. Ей, как всегда, и так нехорошо, и этак.

День клонился к вечеру, а друзья все сидели в трактире. Они заказали еще еды и вина, продолжая расспрашивать друг друга обо всем на свете.

– Как Мэри? Пишет тебе часто? – спросил Джеймс. – Как Уильям?

– Теперь я чаще пишу сыну. Он научился читать и писать, поэтому мы можем писать друг другу. А Мэри родила еще детей. По-моему, вместе с Уильямом их теперь пятеро.

– О, Джон разошелся! Извини, – откашлялся Джеймс.

– Ничего. Не извиняйся. Я рад, что у нее так все складывается. Хотя, кто знает, чего бы она добилась, продолжая писать под именем Франса Бомонда.

– Для женщины другого пути нет, – покачал головой Джеймс, – тут уж никуда не денешься.

– Ты иногда видишь Элизабет? – неожиданно Уильям подумал о своей бывшей возлюбленной. – Встречаешь во время спектаклей?

– Иногда бывает.

– И как она?

– Ты хочешь услышать, что ее красота увяла или наоборот, что она выглядит великолепно?

– Не знаю, – признался Уильям, – честно говоря, не уверен, зачем вообще задал тебе этот вопрос. Но я ее часто вспоминаю. Иногда хочется ее увидеть, поговорить с ней. И понимаю, что будь это даже возможно, было бы совсем не нужно, ни ей, ни мне.

– Элизабет выглядит хорошо, Уильям. Но я не уверен, что она счастлива.

– А кто из нас может сказать, что счастлив, – Уильям погрустнел, – я лично так счастья в себе и не нашел. Оно осталось у Элизабет, у Мэри, у могилы Эдмунда. Мое счастье разбилось на куски и живет в других людях.

– Мое счастье тоже не во мне, – сказал Джеймс, – оно живет в театре. Но меня это как-то не тревожит. Я и сам живу в театре. Так что мы находимся рядом друг с другом.

– Так, мое счастье не в типографии и не в Марте, – задумался Ричард, – но, друзья мои, несчастным я себя не чувствую. Значит, оно живет во мне.

– Хоть одному повезло, – улыбнулся Джеймс, – молодец, Ричард. Как ты так умудрился? Работа твоя тебе давно надоела, Марта ругает целыми днями, а ты счастлив.

– Не знаю. Наверное, живу, как живется. Хотелось бы большего, а нету и не надо.

Домой друзья вернулись далеко за полночь. Они с трудом держались на ногах, поддерживали друг друга, как могли и постоянно шутили.

– Я так давно не ел и не пил, – с трудом переводя дыхание произнес Уильям, – спасибо, друзья, что приехали. Даже не думал, что так обрадуюсь.

– Мы еще приедем, – пообещал Джеймс.

– Вот только на лошади надо мне почаще выезжать, чтоб одолеть такое расстояние. А лучше, ты приезжай как-нибудь в Лондон. Остановишься у меня, – предложил Ричард.

– Для меня, знаешь, теперь тоже не просто доехать до Лондона. Я раньше, как и ты, поездки верхом недолюбливал. Особенно на большие расстояния, – признался Уильям.

– Все решим завтра, – заявил Джеймс. – Мы тут побудем пару дней. Ты же не возражаешь, Уильям? Ричард точно не возражает. Ему лишь бы на лошадь снова не садиться, – рассмеялся он собственной шутке.

– Живите, сколько угодно. Хоть навсегда переезжайте, – гостеприимно предложил Уильям, – места тут много.

– Спасибо, но навсегда не получится. Я театр пока бросать не собираюсь.

– Я навсегда тоже никак. Марта возьмет коня и прискачет за мной. Ее дальней дорогой не испугаешь.

Они разошлись по комнатам. Уильям поднялся к себе на второй этаж. Он с трудом перевел дыхание и присел в кресло.

– Друзья, – пробормотал он, – мне давно не было так хорошо, как сегодня. Поеду с вами обратно в Лондон, пожалуй. Ненадолго, конечно. Немного поживу, погуляю по знакомым улицам, схожу в театр, – он прикрыл глаза и представил себя в Лондоне.

В мыслях он был опять молодым. Он сидел в