Шрифт:
Закладка:
Вопрос состоит в выработке такого подхода в рамках исторического исследования, который расширил бы его горизонты и обогатил новой проблематикой.
Настоятельная потребность современной науки — мыслить системами. Исподволь, в процессе исследовательской практики вырабатывается новый тип мышления историка — стремящегося к раскрытию новых аспектов истории или же к принципиально новому осмыслению уже изучавшихся аспектов, но в ином, более емком и в принципе всеобъемлющем контексте. Проблемы экономического, социального, политического или идеологического порядка осмысливаются при этом не изолированно одна от другой, но в комплексе, как компоненты единой социально-культурной системы и рассматриваются в качестве выражений социально-культурной целостности.
Ответом современной научной мысли на упомянутые выше деформации явилось возникновение нового направления, получившего название исторической антропологии, или антропологически ориентированной истории. В ее задачи входит изучение социального поведения людей как системы и человеческого индивида в качестве структурной единицы в рамках социума. Постулат исторической антропологии — синтез всех форм поведения и сознания общественного человека, синтез, служащий средством более глубокого, полного и всестороннего понимания исторического процесса.
В фокусе интересов антропологически ориентированных историков находится человек данной эпохи и определенной культурной традиции, изучаемый с возможно большего числа точек наблюдения. Вопросы, которые задает этнографическому материалу культурная антропология, историки, изучающие раннеклассовые и классовые общества, пытаются решать на основе имеющихся в их распоряжении памятников совершенно иного характера и происхождения. Центральной категорией подобного исследования является общественное поведение человека в группе и поведение самих социальных групп.
Поведение людей детерминируется не одними лишь материальными отношениями и объективной реальностью — в огромной степени на него налагает неизгладимый отпечаток тот способ понимания этой действительности, который присущ их культуре, их субъективное восприятие мира, каковое само делается неотъемлемым компонентом и фактором исторического процесса. Стимулы, исходящие из социального и природного мира, становятся действенными факторами человеческого поведения, лишь пройдя через человеческую ментальность, преломившись в сознании людей, затронув их мысли и чувства.
Достаточно упомянуть некоторые темы современного историко-антропологического исследования, сравнительно недавно появившиеся в его поле зрения, для того чтобы понять, сколь широк «фронт работ» историков: отношение членов данного общества и входивших в него классов к труду, собственности, богатству и бедности; образ социального целого и оценка разных групп, разрядов, классов и сословий; понимание природы права, соотношения права и обычая, значимости права как социального регулятора; образ природы и ее познание, способы воздействия на нее — от технических и трудовых до магических; понимание места человека в общей структуре мироздания; оценка возрастов жизни, в частности детства и старости; восприятие смерти, болезней; отношение к женщине, роль брака и семьи, сексуальная мораль и практика (т. е. все субъективные аспекты исторической демографии); отношение мира земного и мира трансцендентного (в высшей степени существенная тема при рассмотрении религиозного миросозерцания, преобладавшего на протяжении большей части человеческой истории); трактовка пространства, времени и исторического процесса; разные уровни культуры и религиозности, их конфликты и взаимодействие, в особенности соотношение официальной (или интеллектуальной) культуры элиты с народной или массовой культурой; социальные фобии и иные негативные эмоции, являвшиеся источником коллективных психозов и напряженных социально-психологических состояний.
Анализ этих и других аспектов ментальности людей в разные эпохи проливает новый свет на картину мира, которая заложена в человеческое сознание данной культурой. Тем самым историк получает возможность ближе подойти к пониманию поведения людей, равно как и природы их творческой деятельности, производственной, художественной и теоретической, ибо в любой форме этой деятельности неизбежно обнаруживаются те или иные компоненты картины мира.
Многие из названных тем могут показаться непривычными для историографии и даже побочными и второстепенными, «сенсационными» или «модными» — но нет ничего более ошибочного! Эмоции и социокультурные представления, изучаемые историками ментальности, были мощными социальными факторами в жизни общества, в немалой степени, повторю еще раз, определявшими поступки индивидов и групп. Тем самым включение их анализа в построение более общей картины общественной жизни значительно обогащает ее, делает ее более многомерной и убедительной.
Этот подход дает возможность по-новому осветить проблему соотношения объективного и субъективного, стихийности и сознательности в исторически значимой деятельности людей. Не говорю уже о том, что при таком подходе мы и наши современники оказываемся в состоянии соизмерить самих себя с людьми других эпох и культурных традиций; а разве не в подобном сопоставлении и заключается колоссальная привлекательность истории и самый смысл ее существования как формы общественного самосознания?
Изучение названных и многих других аспектов ментальности людей позволяет поставить вопрос о человеческой личности как структурной единице социальной группы. Личность есть обобщенное историческое понятие, и постижение ее специфики в разных социально-культурных общностях — задача, от постановки которой общественные науки, и прежде всего история, долее не могут абстрагироваться. В каждую историческую эпоху, в каждом культурном регионе существуют свои особые условия для формирования личности — в одних социально-культурных образованиях подчиняющие ее жестким требованиям унификации и оставляющие мало простора для развертывания индивидуальности, в других обществах ориентирующие ее на нестандартное, новаторское поведение.
Однако в любом случае только посредством всестороннего анализа картины мира можно приблизиться к пониманию сущности человека в данной социальной среде. Выявляя целостность общественного поведения человека, историко-антропологическое исследование стремится охватить по возможности все уровни его бытия, «от чердака до подвала», как сказал известный французский ученый М. Вовель. Социально и культурно детерминированное поведение индивидов и групп, проявляющееся в сфере политики, хозяйства, художественного творчества, общественной мысли или религии, — таков, повторяю, предмет исторической антропологии.
Явления, долгое время принимавшиеся за «чисто экономические», которым искали соответствующие объяснения, при включении их в более широкий исторический контекст, при рассмотрении их как компонентов целостной системы, оказываются «узлами», где соприкасаются и переплетаются самые разные аспекты жизни людей — и материальные, и духовные. Например, обилие кладов, запрятанных скандинавами в эпоху викингов, не удается полностью объяснить стремлением скандинавов сохранить свои богатства, чтобы впоследствии использовать их в земных целях. Для понимания обычая укрывать монеты и драгоценности в земле, в болотах, на дне моря, т. е. явно в таких местах, откуда их никто не мог извлечь, нужно знать о представлениях этих людей о потустороннем мире, о магической «удаче», материализуемой в драгоценных металлах.
Социальное, экономическое, религиозное начала, обособляемые исследовательской мыслью, в действительной истории выступали в теснейшем переплетении и взаимодействии. В высшей степени опасно навязывать миру людей иной эпохи систему координат, которая отличает современное общество. Препятствием для более адекватного понимания явлений истории служит то обстоятельство, что историки нередко исходят из априорного убеждения, согласно которому субъективные побуждения, представления и верования людей суть лишь «внешняя
