— А что конкретно я должен успеть? Ты бы алгоритм разложил, что ли, если нет ТЗ, результат ХЗ, как у нас говорят…

— Если все раскладывать буду, — оборвал голос, — меня самого разложат. По косточкам. Главное, не загоняйся сильно. Для начала не дай Саёри повеситься, я ж говорю. А там уже поймешь. Ты вроде не тупой.

Не очень-то я поверил в эту его похвалу, тем более, что к ней добавилось что-то еще. Расслышать в точности мне помешал шум в ушах. Как будто кто-то выкрутил на старом телевизоре ручку громкости до упора. Я поморщился и хотел зажать уши, но тело так и не слушалось.

— Моникой сильно не увлекайся, — посоветовал голос, — она очень ловко прикидываться умеет. Кнутов и пряников в загашнике столько, что хватит и на БДСМ-вечеринку, и на тульскую ярмарку. Это все ложь. Зубы заговорить она мастер, но помни, что ее главная цель — из игры свалить. И если ей хоть кто-то предложит план побега, госпожа президент тебе столько ножей в спину натыкает, что ты на ежика похож будешь.

— Так я сам и предложу, — ответил я.

На это голос только рассмеялся. Причем так искренне, как будто сам Господь рассказал ему анекдот про рядового Табуретку.

— Успехов тебе тогда, хорошего настроения и здоровья, брат. Забот будет полон рот. Так что я бы порекомендовал сбегать до гастронома и закупиться кофе и энергосами. Спать ты в ближайшее время не будешь.

Да и насрать, в общем-то. Если тут по ночам только кошмары показывают, буду превозмогать. Какой там рекорд установил школьник из Штатов? Одиннадцать дней? Херня вопрос, перебью.

(раз-два, Юри заберет тебя)

А я и не против. Постой-ка. Ты что думаешь о нашем, кхм, собеседнике?

(на первый взгляд все ровно. однако стоит копнуть чуть поглубже, и вот из брюха уже лезут ксеноморфы. и если ты подумаешь, то сам и найдешь закавыку. давай, я в тебя верю)

Я напрягся, и голос это почувствовал, потому что притих. Да и вообще все вокруг притихло. Даже томограф. Хотя слух не пропал — снаружи до сих пор доносился гул компьютера, щелчки мыши и… кое-что еще. Доктор Хагельман, дабы скоротать время, напевал себе под нос:

Check it in, check it out, it’s the summer blues

Tear it in, tear it out, as they’re leaving you

Check it in, check it out, it’s the summer blues

Tear it in, tear it out, as they’re leaving you…

Я обозлился на него. И на того, кто со мной говорил, тоже. Такая штука клевая, а я теперь ее без содрогания и морозца по коже слушать не смогу. Хоть и в мелочи, а жизнь умудрились испортить, ублюдки.

(да ты думай, твою мать, не отвлекайся)

Изгнать из памяти навязчивый мотив получилось не сразу, но как только я это сделал, мозаика в голове начала складываться. И один кусочек в ней торчал явно не на своем месте.

— Погоди-ка, — начал я осторожно, — вопрос у меня есть.

— Быстрее давай, — в голосе появилось раздражение. Как будто мы с ним стояли на остановке, и я мешал сесть на последний трамвай до дома.

— Когда ты меня отчитывал щас, то сказал, что работать надо осторожнее. Чтоб скрипт не сошел с ума и не посыпался, как сюжет в четвертой фазе Марвел. И при этом говоришь, что мне нужно все исправить. Бро, тут либо крестик снять, либо трусы надеть. Без коренных изменений обойтись никак не выйдет.

Крыть ему оказалось нечем, поэтому голос снова замолчал. Надолго. Хотя хер знает, сколько времени на самом деле прошло. Внутренний таймер опять не фурычил.

— В твоих словах есть резон, — согласился «я», — но, к счастью, тут мои полномочия уже все, окончены. Надо бежать, а то щас начнется…

— Погоди, куда бежать-то? Что начнется? Что мне делать? — принялся засыпать я собеседника вопросами.

— Лежи пока, томографируйся, дальше разберешься, — ответил он туманно, — в конце концов, я всего лишь плот твоего воображения.

— Херовые у моего воображения плоды, — проворчал я, — невкусные и сытости никакой.

Тела у него не было (а может, я не видел, опять в темноте оказался. слишком уж часто это стало происходить). Но даже по интонации было понятно, что щас этот зануда палец указательный поднял.

— Не плод, а плот, — поправил он, — свитый из песен и слов. Ну давай, Гарик, будь здоров, не кашляй! Обнял!

Ох я бы его сейчас тоже обнял, да так, чтоб косточки хрустнули и хребет в трусы осыпался. В этом, пожалуй, большой плюс бестелесности — выебывайся себе сколько влезет и никто тебе ничего не сделает. Кроме «Охотников за привидениями» с их турбо-пылесосами на спинах. Но у меня такого пылесоса при себе не имелось. Поэтому все, что оставалось — бессильно бухтеть и скрежетать зубами. Как раз этим я и занимался, когда процедура закончилась, и аппарат выплюнул тело наружу.

— Голубчик, вам настолько неудобно было, что ли? — забеспокоился Хагельман.

Черт, у нас опять протечка эмоций на поверхность. Код красный, немедленно ликвидировать! Крутим колесо отмазок!

— Все нормально, — я постарался улыбнуться. Улыбка вышла жалкая и кривая, как пластилиновая поделка детсадовца, но хоть так, — просто не привык.

Хагельман, однако, на нее купился. Или оказался достаточно деликатным, чтобы не подать виду.

— Это даже хорошо, что не привыкли. И не привыкайте. На расшифровку результатов мне потребуется некоторое время, от пятнадцати минут до получаса, так что если вы не спешите…

— Не спешу, — успокоил я его, — подожду снаружи.

Он одернул халат, извлек из кармана очки в старомодной роговой оправе и устроился за компьютером.

— Как только будет готово, я вынесу вам заключение, и домой поедете.

Я поблагодарил доброго доктора и покинул кабинет. Напоследок еще раз глянул в сторону аппарата. Его холодный зев совершенно мне не нравился.

(and the sun will never shine)

Моника встретила у самых дверей — встревоженная, пунцовая. Сходу схватила за руки. Я даже слегка опешил — не привык к такому публичному проявлению чувств.

(сильные слова для того, кто сосался с ней в первый раз в фешенебельном рестике, парень)

Хорошо, что ты