имущества на Церковь или на поминовение души, тот же крестьянин спокойно пройдет мимо ближнего, и страдание последнего его не тронет. Как ярко выражается здесь одиночество крестьянина, отсутствие у него учителя, который бы научил его, где кончается хорошее и начинается дурное. Предоставленный самому себе, крестьянин по-своему разбирается в понятиях нравственного закона, чутьем доходит до понимания истины, и неудивительно, если ближний еще далеко отстоит от него. При таком своеобычном понимании нравственного закона неудивительно и то неумение входить в положение другого, то упорство и нежелание проявить малейшее участие к нему, которые так сильно поражали меня в первое время. За всё время своей службы я буквально ни разу не видел, чтобы крестьяне уважили просьбу матери, ходатайствующей пред сходом о замене другим лицом опекуна, расточающего имущество сирот, просьбу старосты или десятских, избранных в должность, лишенных возможности, по болезни или семейным обстоятельствам, нести ее и ходатайствующих об отсрочке и пр.

Напротив, замечалось непостижимое упрямство и желание не только отказать в просьбе, но и унизить просителя, посмеяться над ним. Только просьба к земскому начальнику, не боящемуся упреков в давлении на сход, и выручала их. Рюмка водки и здесь, как и во всем прочем, брала перевес над всякими соображениями. Странное дело! Невежество крестьянское – факт общепризнанный. Его не отрицают и те, кто признает крестьян даже ходячими ангелами. И при всем том всякое давление на сход, т. е. всякое стремление не допустить проявления такого невежества в особенно ярких формах, карается законом. Крестьяне, мол, сами должны выражать свою волю, не будучи ничем стеснены. И так и выходит, да иначе и быть не может. Там, где они не стеснены, там гораздо более интересуются кабанами, чем вопросами, обсуждению схода подлежащими; там, где они стеснены, т. е. где присутствует на сходе земский начальник или священник, там крестьяне не проявляют даже инициативы и всецело отдают себя в руки своего руководителя. Но еще вопрос, кто из руководителей схода более вреден ему, худший ли из земских начальников или священников или худший из их же среды. Нет, было бы логичнее озаботиться улучшением состава земских начальников и священников, если нынешний состав вызывает недоверие, чем, в угоду такого недоверия, предоставлять крестьянам ту бесшабашную самостоятельность, которая в своем выражении лишает их всякой свободы, подчиняя всё общество влиянию одного кулака – мироеда.

III. В области отношений хозяйственных нужно научить крестьян тому, как вести хозяйство так, чтобы земля давала больше доходов. Научить этому должны земские школы. Культурный рост деревни в значительной мере задерживается бедностью крестьян, но таковая обусловливается не малоземелием, а невежеством их. И здесь больше чем где-нибудь необходимо категорическое решение вопроса.

Если верно, что уничтожение толочной системы и трехполья улучшит хозяйство крестьян, освободив разумных от зависимости невежественных; если верно, что предоставление возможности каждому вести свое хозяйство, как ему угодно, увеличит и производительность земли и доходность ее, то незачем спрашивать, желают ли этого Иван и Степан. Ждать, пока все поумнеют, значит – ничего не дождаться. Но наличность в селе тех, кто чувствует всю тяжесть своей зависимости от «мира» и, не имея возможности своими силами бороться с косностью его, горько жалуется на эту зависимость, убеждает меня в своевременности принятия безотлагательных и решительных мер к обязательному и немедленному уничтожению трехполья. Ибо только таким путем, на примере более разумных, можно научить и невежественных. Сентиментальные опасения, что с уничтожением толок бедным нечем будет кормить скот, явно продиктованы либерализмом. Бедные всегда были и будут, и не земля, а тем более чужая, должна кормить их, а труд – этот единственный источник богатства. К разрешению этого вопроса нужно приступить немедленно, ибо жалобы крестьян на малоземелие раздаются уже давно, а угнетенное настроение их, вызванное убеждением в их малоземелии, бережно охраняется преступными усилиями анти-правительственной пропаганды и может проявиться вновь с новой силой и вылиться в формах еще более ярких, чем доселе. Ссылки на то, что некому пока заниматься переделом земли, что нет надлежащих и в достаточном количестве межевых чинов, не основательны по существу. Если бы таковых и действительно не было, то нужно, чтобы они были. В данном же случае они и не нужны вовсе. Во-первых, потому, что участки каждого из домохозяев точно определены как при подворном, так и при общинном владении, а земли казачьих сословий размежеваны генеральным межеванием 1877–78 гг., и, во-вторых, потому, что крестьяне, получив свободу вести хозяйство как им угодно, поменялись бы участками с своими соседями там, где это понадобилось бы, и вошли бы в полюбовное между собою соглашение, ибо ясно, что мечта каждого в том только и заключается, чтобы иметь всю землю в одном куске, а не в трех сменах, разбросанных в разных местах.

IV. В области управления и суда – необходима капитальная ремонтировка всего здания без нарушения целости его. С внешней стороны она должна выразиться в обязательном отделении волостного правления от волостного суда, значительном упрощении и сокращении делопроизводства того и другого, в уничтожении выборного начала и предоставлении земскому начальнику права назначения всех должностных лиц, в усилении контроля над ними. С внутренней стороны – должна выразиться в коренном пересмотре крестьянского законодательства на началах возможной близости к народу. Взгляд о необходимости подчинения крестьян действию X т. кажется мне по существу неверным. Крестьяне должны остаться крестьянами. В этом и их значение и их краса. Всякому, желающему идти в интеллигенты, дорога открыта, и таких, если они этого стоят, надлежит даже поддерживать и помочь им отыскать конечную цель их стремления, но говорить о равноправии применительно ко всему крестьянству и особенно теперь, при феерическом невежестве и темноте его, не приходится. Да и крестьяне мало кто этого желают, справедливо полагая, что интеллигенция от Бога еще дальше, чем они сами. Напротив, с легкой руки графа Л. Н. Толстого, у интеллигенции гораздо более желания превратиться в мужика и даже в один из горьких типов Горького, чем у крестьянина – желания превратиться в интеллигента. Да и превращение такое сразу не дается, а необходимо и переходное состояние в образе тех «хулиганов», с которыми брататься едва ли пожелают и наши либералы. Рассматриваемое же с точки зрения равенства пред законом равноправие крестьян еще несвоевременно. Не разберется наш крестьянин в X томе. Жалко его. Вот почему обычное право было бы лучшим для крестьян. Если же такового нет вовсе, то заменить его должно то законодательство, какое для крестьян наиболее понятно и для них наиболее близко.

Такова намеченная мною программа лечения деревенских недугов. О том, как осуществить ее, будет