В заготовках провианта участвовала вся семья, включая детей во главе со старшей дочерью Аша-диди. В один прекрасный день, когда она была уже не девочка, но еще не женщина, Аша-диди отворила дверь молодому матросу по имени А-Бао, которого послали пополнить запасы корабля, назавтра покидавшего порт. Утро выдалось хлопотным, Аша-диди была вся перепачкана мукой и обвешана сырой лапшой. Увидев ее, А-Бао замер с открытым ртом. Потом что-то пробормотал на кантонском диалекте, и девушка ответила ему на том же наречии — мол, говори, чего надо, да поскорее, фаай ди ла! Казалось бы, после таких слов от этакой страхолюдины парень должен был сгинуть навеки, однако на другой день он вновь объявился и сказал, что сбежал с корабля, ибо надумал предложить свои услуги семейному предприятию.

Конечно, родители Аша-диди тотчас уразумели, что к чему, и ничуть не обрадовались: во-первых, речь выдавала в парне выходца из лодочного племени, а во-вторых, у них давно был на примете жених для старшей дочери, не чета этому. Тем не менее отец Аша-диди взял его на службу, но вовсе не из милости, а потому что был прожженным дельцом, гордившимся своей деловой сметкой. Он сообразил, что молодой матрос может быть полезен в том, что жизненно необходимо плавучему маркитанту — сноровисто управлять лодкой, дабы первым встречать прибывшие корабли. Прежде роль гребца он брал на себя, однако был в том неумел и чаще нанимал жуликоватых местных лодочников. Но сможет ли парень провести лодку по запруженной судами реке? Ответ был далеко не очевиден, поскольку сампаны на Хугли сильно отличались от лодок, давших им это имя — саньбаней («три доски») с Жемчужной реки. Индийский вариант имел загнутые нос и корму, чем больше напоминал каноэ, и управляли им совсем иначе.

Однако никакая лодка не могла испугать рожденного на воде А-Бао, индийский сампан ему покорился вмиг. Кроме того, на Жемчужной реке он овладел не только искусством гребли: здешняя портовая шпана попыталась его прижать, но быстро поняла, что не на того напала, а те, кто вслед ему кричал «Китаёза!», узнали, что он отменный матерщинник. Он быстро завоевал уважение других лодочников и стал на реке привычной фигурой, получив прозванье Бабурао.

В семейном предприятии он был незаменим, и теперь уже никто не мог вспомнить, почему его сочли негожим женихом для старшей дочери: все претензии испарились, началась переписка между двумя семьями, и, к всеобщему удовольствию, дело сладилось. После свадебного обеда, состоявшегося на барже, пара поселилась в доме родителей новобрачной, где затем Аша-диди родила пятерых из своих девяти детей.

Бабурао энергично вошел в новую жизнь, однако для него, в отличие от его жены, Калькутта не стала вторым домом. Он вырос в лодке, с помощью которой семья зарабатывала себе на пропитание, и вот та маленькая, тихоходная и не очень удобная джонка, под управлением отца утюжившая прибрежные воды Кантона, и была его истинным домом. Когда Бабурао получил весть, что отец собирается ее продать, он долго не раздумывал. В Кантон часто посылали с оказией письма и гостинцы, и он, наведавшись на корабли, отыскал надежного человека, с которым передал просьбу к отцу повременить с продажей лодки. Община помогла собрать деньги на дорогу, и через пару месяцев Бабурао вместе с женой и детьми отбыл в Китай.

Теперь настала очередь Аша-диди общаться с родственниками посредством оказий, и когда появлялся какой-нибудь боцман или рулевой с гостинцем и весточкой от родных, казалось вполне естественным отблагодарить его индийской едой, к которой она привыкла в Калькутте и по которой сама сильно скучала. Об ее стряпне прошел слух, и все больше индусов желали отведать домашних блюд — не только ласкары, но и сипаи, караульщики и конторщики. Вместе с числом гостей возросли и расходы на продукты, и однажды Бабурао, не выдержав, сказал: коль они и дальше собираются кормить такую уйму народу, неплохо бы на этом и заработать. По размышлении, идея выглядела все более разумной: Бабурао мог бы привозить специи, консервированные овощи и прочие индийские ингредиенты из Макао, где они были вполне доступны благодаря внушительной колонии выходцев из Гоа. И потом, имелся пример родителей Аша-диди, которые занимались тем же самым — потчевали соотечественников едой, на чужбине им недоступной.

Успех харчевни позволил семейству попробовать себя и в других деловых сферах, но лодка-кухня оставалась главной любовью Аша-диди: высшим наслаждением для нее было восседать на своем привычном месте между кассой и жаровней.

Именно туда обратил свой взор Нил, когда поднялся на лодку и нырнул под навес, обозначавший столовую. Каждая встреча с Аша-диди несла ему особую радость — возможность вновь испытать то удивление, охватившее его, когда она впервые приветствовала его на бенгали. Фраза Номошкар, кенон ачхен? была бы вполне обычной на калькуттской улице, а вот на кантонской лодке-кухне звучала волшебной мантрой.

Однако нынче его ожидало удивление иного рода: мало того, что Аша-диди не оказалось на ее всегдашнем месте, но две ее невестки суетливо захлопывали ставни — то есть харчевня закрывалась, хотя день только начался.

Низкая посадка и прямоугольная форма придавали лодке-кухне вид баржи; на обоих концах ее имелись надстройки, а в центре — длинный навес, под которым стоял обеденный стол с двумя лавками по бокам. Аша-диди была на корме, где гасила жаровни. Она как будто испугалась, увидев Нила, и поспешно подошла к нему, вот только вместо обычного приветствия прозвучал резкий, чуть ли не грубый вопрос:

— Экхани ки корчхен? Что вам здесь нужно?

Нил совершенно растерялся и промямлил:

— Я просто хотел поесть…

— Нет! — отрезала Аша-диди. — Вам сюда нельзя.

— Но почему?

— Городские власти велели нам закрыться.

— А в чем дело-то?

Аша-диди пожала плечами:

— Наверное, чтоб не было беспорядков.

— Каких беспорядков? — удивился Нил. — Сейчас я шел через майдан, там все спокойно.

— Вот как? — Аша-диди вскинула бровь и поджала накрашенные губы. — А на реку вы смотрели?

— Нет.

— Так гляньте. — Она потянула Нила за руку, развернув его лицом к реке.

Фарватер Жемчужной, обычно забитый судами, был пуст. Все шлюпки, кораклы и сампаны прижались к берегам, уступив дорогу двум канонерским лодкам, с двух сторон подплывавшим к Городу чужаков.

Канонерки, редко появлявшиеся в здешних водах, впечатляли бойницами и обилием вымпелов. Одна прошла совсем близко, и Нил разглядел изрядно военных на ее борту — не обычных солдат, какие слонялись по городу, но рослых маньчжурских гвардейцев.

— Что происходит? — спросил Нил.

Глянув по сторонам, Аша-диди знаком попросила его пригнуться.