— Тогда все свободны…

В коридоре идущий рядом Овчинников мрачно заявляет:

— Подставил ты меня, Колчин.

— Я тебя от обузы избавил. Учись теперь свободно и не надо ни за кем бегать. Так что с тебя причитается.

Тут он меня удивляет. Когда заходим на лестницу, вдруг говорит мечтательно.

— Дать бы тебе в морду…

— А-а-а, ты же в армии служил… — вспоминаю славный боевой путь доблестного экс-старосты. Сержант морской пехоты.

— Теперь тебе ещё в тюрьме захотелось побывать, — слегка подхихикиваю, мы пересекаем межэтажную площадку, — за избиение несовершеннолетнего. Малоуважаемая, кстати, на зоне статья. Хуже только изнасилование.

— Ничего, — обещает сержант запаса, — когда у тебя день рождения? Не скажешь? Всяко на втором курсе совершеннолетний станешь. Вот тогда и поговорим.

— Не стану, — возражаю на прощание, — и ещё я сразу на третий курс скакну. И знаешь, что, бывший староста? Пока есть возможность, пока тебя формально не сняли, загляни в моё личное дело. Раз до сих пор не удосужился. И прочти его внимательно. А ещё… это я тебе должен морду бить, ты меня на двадцать тысяч нагрел…

Длинно получилось. Поэтому стоим немного, когда заканчиваю, расходимся. Мне на кафедру к Рожкову. Сержант остался стоять, обмозговывая заданную загадку.

По пути захожу на кафедру, где весёлый Рожков радостно снабжает меня кучей статей на разные темы.

— Здесь сто тысяч знаков, Колчин! — сияет препод. — Хватит на пять зачётов! Действуй, Колчин! Я и кафедра в полном составе верит в тебя!

В общежитии успеваю начать ещё до обеда. После обеда отдых, и снова за дело. Заканчиваю к вечеру статью целиком. Математическую, как самую лёгкую. По ядерной физике до хренища незнакомых терминов. В ворде есть режим статистики, статья тянет на двадцать семь тысяч знаков. Хотя русский язык более пространный, так что вздыхаю и смиряюсь. Заполнять в ворде ещё и английский текст не нахожу нужным. Нафига мне такая пустопорожняя работёнка. И подозреваю, электронный вариант есть на кафедре. И догадываюсь, почему не дают. Чтобы хитрые студенты гугл-переводчиком не пользовались.

Ленюсь сегодня готовить. Один в комнате, соседи по домам разъехались. Каникулы у них. Это я свои отгулял. Спускаюсь в столовую. Откушиваю. А на входе в комнату меня ловят.

— Парень, ты Колчин? — меня кликает почти незнакомый перец. Только фейс знакомый.

— Йес, ай ду.

— Тебя на вахте ждут. Кто — не знаю. Какой-то мужик в изрядном прикиде.

Мужик на вахте в шикарной дублёнке и какой-то развесистой шапке. Явно из не самого дешёвого меха. Норка, соболь, чо там ещё бывает, не разбираюсь. Представляется Арнольдом и резко разнообразит мою столичную жизнь.

27 января, понедельник, время 20.15.

Москва, один из мюзикхоллов.

— И куда это вы меня притащили, мистер Арнольд? — натурально, не понял, что за контора. Но зальчик для игры есть.

— Некогда, некогда, Вить, — тащит меня за кулисы, — по ходу жизни всё сам узнаешь.

Интересно тут устроено. Зал, сцена, кулисы с комнатами, гримёрками и прочим, а а всем этим ещё зальчик, с совсем крохотной сценой.

— Знакомьтесь, парни, — предлагает меня всеобщему вниманию Арнольд. — Это Витя, саксофонист.

— Саксофонист-перфекционист, — украшает мою специализацию клавишник и протягивает руку. — Валентин.

— Где-то так, — соглашаюсь с добавлением и жму руку.

— Артём. (кларнет)

— Константин, — не понял, какой инструмент. Похож на гитару, но не гитара.

— Роберт. (гитарист)

— Эдвард, — притормаживаю, переспрашиваю:

— Производное от «Эдуард»?

— Никаких производных. По паспорту — Эдвард, — Эдвард у нас барабанщик, с ним надо дружить. Без них никуда. Эдвард так Эдвард, хотя Эдуард — всего лишь транскрипция того же имени.

— Серёга, — почему-то обращается к Арнольду по другому имени клавишник Валентин. — А на него можно рассчитывать? Как-то он несерьезно выглядит. Вить, у тебя опыт игры какой?

— Три года.

— Да? — глядит недоверчиво, остальные изучающе.

— Всё нормально, парни, я его слышал. Классно играет.

— А то ты прям разбираешься, — бурчит гитарист Роберт, но негромко, поэтому Серёга Арнольд не находит нужным отвечать.

— Парни, мало времени, — волнуется Арнольд. — Витя, вот твоя партия. Ноты-то знаешь?

— Чо, совсем охренели⁈ — испытываю приступ крайнего удивления. — Знаю, конечно.

На мою фамильярность парни посмеиваются, Арнольд не обращает особого внимания.

Прежде чем отойти в сторонку, достаю из футляра не инструмент, а несколько бумажек.

— Я ваше посмотрю, а вы — пока моё. Понравится — сыграем, — отхожу, утыкаюсь в нотные записи.

— Это откуда? — Валентин потрясает нотами для композиции «For you». Отмахиваюсь. Я занят. Клавишник чуть постоял и свалил.

Вот эту трель я не пробовал. Что-то новенькое для меня. Ну-ка… сначала тренирую пальцы без выдувания воздуха, без звука. Через десять минут ожесточённо отряхиваю кисти, сбрасывая напряжение. Пробую потихоньку.

— А что так тихо? — беспокоится возникший рядом Арнольд. Отвечаю после паузы, максимально рассудительно:

— Потому что дую еле-еле.

— Почему ты дуешь еле-еле?

— Мистер Арнольд, идите играйте в мальчика-почемучку с кем-нибудь другим, — вежливо предлагаю под смех пары музыкантов. — Мне некогда. Вы сами сказали, времени нет.

— Но у тебя всё в порядке?

— У меня всё в порядке, Арнольд! — начинаю звереть, дико ненавижу, когда пристают во время игры или репетиции. Не знаю, почему. Помнится, Кир тоже старался тенью стать или из комнаты совсем убегал, когда я за трубу брался.

— Зато у вас сейчас будет не в порядке с головой, Арнольд! Если хотя бы ещё раз ко мне подойдёте!

Ошарашенный Арнольд отходит, бормоча что-то про некоторых капризных, которых и тронуть нельзя. Утешается через несколько минут, когда я исполняю всю партию целиком. Народ внимательно и с одобрением слушает. Озабоченное лицо Арнольда разглаживается.

— Знаю, знаю, — останавливаю ладонью готовые излиться на меня замечания. — В паре мест немного смазал. Но учитывая, что мелодия незнакомая, да с новыми для меня связками, как минимум, на удовлетворительную оценку уже играю.

Народ соглашается поставить хорошо ещё через пять минут, когда я окончательно нивелирую огрехи. Затем пару раз пробуем вместе. Арнольд берёт на себя роль дирижёра.

— Теперь твоё. Кто тебе нужен?

— Без барабанов никак. И либо гитарист, либо клавишник. Иначе не звучит.

— Давайте я, — предлагает Валентин-клавишник. — Мне музыка очень понравилась.

Первое дело для музыканта, любить то, что играешь. Иначе дома на диване валяйся и не доставай мирных людей своей фанаберией.

Пробуем с Валентином, к нам осторожно подключается барабанщик.

— В принципе, лично меня уже устраивает, — высказываю своё ценное мнение. — В школьном ансамбле выглядело бледнее, но успех всегда был.

— В ш-школьном! — фыркает Костя (синтез-гитарист).

— Решено! — решает Арнольд. — Играем сначала основной репертуар. Заканчиваем двумя композициями с саксофоном.

— А давайте наоборот? — влезаю со своим интересом. — Сначала с саксофоном, а потом я свободен?

— Витя! — Арнольд смотрит с огромной укоризной. — Саксофон это десерт, как ты не понимаешь? Это комплимент тебе и твоей композиции.

— Я понимаю. Только я много лет подряд ложусь спать в десять тридцать вечера и к концу концерта буду носом клевать. Оно вам надо — спящий саксофонист на сцене?

—… — Арнольд бормочет нечто подозрительное похожее на «у, бля». И со вздохом меняет план на моё предложение.

— В конце концов, мы не знаем, как тебя публика примет.

И это хорошо. Хотя не представляю, как это публика меня плохо примет?

Нас не вызывают в большой зал. Насколько понимаю, проходит ведомственная тусовка по поводу награждения и чествования работников РЖД. Судя по приветственной речи, доносящейся из большого зала, в которой упоминались тонно-километры и прочий пассажиропоток.

Концерт для особо приближённых, с другими не знаю, что делают. Ладно, моё дело маленькое, моё дело — труба. Поехали.

В зале сотни полторы народу, у них что-то вроде фуршета. Когда играем, слушают, некоторые танцуют. С такой публикой труднее справляться, но мы не привыкли отступать. Начинаю свою партию, сразу отодвигая всех остальных на второй план. Саксофон без сопровождения не звучит, но когда дать ему волю, начинает доминировать.

Выжимаю всё-таки, не такое сильное, как обычно, но всё-таки светящееся облачко, раздуваю его изо всех сил. Столичный народ искушён и развращён, однако несколько ленивых и вальяжных хлопков, совсем не аплодисментов, мы добиваемся.

В коротком перерыве Арнольд с сожалением глядит, как я собираюсь.

— Может, останешься?

— А что мне тут делать? Репертуар отыгран. На бис играть? Так