В других домах на камидане тоже появились новые дощечки. Соседи с опозданием узнавали о гибели сына или мужа на фронте. Люди умирали от голода, болезней. Много умерло детей, в том числе совсем маленьких, младенцев. Некоторые из них рождались на удивление крепкими, не болели, но, глядишь — через две-три недели родители ставят на камидане новую табличку. Значит, не сумели выкормить ребенка. В деревне никто не задавал вопросов. Так повелось еще с довоенных времен.

Кэндзи слышал, как сосед жаловался матери, что у него родился мальчик.

— У меня уже есть сын. Я отправил его работать в Токио. На моем клочке земли нет места для двоих, тут и одному негде повернуться. Мальчик нам не нужен. Мы хотели девочку. Девочку мы бы продали агенту. А чтобы он взял мальчика, еще пришлось ему приплатить. Но все равно растить нам его не на что.

Кэндзи понимал, о каком агенте шла речь. Он постоянно посещал деревню и знал, как обстоят дела в каждой семье. Муже беременной женщины он давал небольшую сумму денег. Если рождался мальчик, деньги приходилось возвращать. Если девочка, еще немного доплачивал и забирал с собой. «Денег даю. мало, — вежливо объяснял агент, — потому что еще неизвестно, какой твоя дочь вырастет. Может, окажется некрасивой или глупой. Тогда я буду наказан за свою доброту. Ну да ладно». И совал крестьянину еще десять — пятнадцать иен.

Девочек забирали в веселые кварталы Ёсивара, с первых лет жизни учили искусству развлекать гостей.

Токийский журналист, узнав, что один из соседей Фуруя продал свою дочь, все допрашивал неразговорчивого крестьянина, неужели ему не страшно обрекать дочь на такую жизнь. Крестьянин отмалчивался, вмешалась его жена:

— Вы всегда едите досыта, вот вам и не понять.

Деньги, полученные родителями, считались авансом. Когда девушка отрабатывала его, она имела право уйти. Но стоимость обучения тоже включали в аванс. Девочек, кто совсем маленькими попадал в руки владельцев веселых кварталов, учили петь и танцевать, играть на сямисэне и кото. Им искусственно ломали голоса, заставляя зимой петь на морозе. И размер аванса все увеличивался.

Когда Кэндзи Фуруя стал взрослым, мать призналась ему, что старшую дочь они с отцом тоже продали в город, но не в веселый квартал, а на ткацкую фабрику. Это было еще перед войной, когда дочке исполнилось четырнадцать лет. К ним пришел агент и предложил тут же выдать им ее зарплату за три года вперед. Это были хорошие деньги для семьи, погибавшей от голода. На них и купили лошадь, которую в войну обменяли на рис.

Первые два года дочь писала домой, потом началась война, и связь с ней прервалась. Кэндзи пытался позднее найти ее, но не сумел. Он побывал в казарме при фабрике, где она раньше жила: девушки, измотанные работой, спали вповалку. Половина из них надсадно кашляли — верный признак начинающегося туберкулеза.

Что стало с его старшей сестрой? Погибла при бомбежке? Умерла от туберкулеза? Стала проституткой? Этого ему не суждено было узнать.

Когда Кэндзи исполнилось девять лет, его матери пришло письмо из Токио. Внезапно обнаружившиеся родственники ее мужа — бездетная пара — изъявляли желание позаботиться о судьбе юного Фуруя, мать отвезла его в Токио.

Он был по-прежнему худым и невысоким для своего возраста мальчиком, но глаза его видели мир таким, каков он есть. Он знал о жизни больше матери и разговаривал с ней как с младшей. Она боялась с ним спорить и с испугом наблюдала за тем, как он серьезно беседует со взрослыми людьми.

Перед войной в Токио жили более семи миллионов человек. Почти все дома были одноэтажными, деревянными. В первые два года войны население Токио возрастало, люди съезжались в столицу. Потом начались бомбардировки, столичных жителей эвакуировали. Весной и летом 1945 года американские бомбардировщики сожгли одноэтажный деревянный город.

Когда Фуруя впервые увидел Токио, люди понемногу возвращались в него. Город восстанавливался. В больших кинотеатрах шли американские фильмы, в холле отеля «Империал» было полно иностранцев, патрульные автомашины военной полиции раскатывали по улицам. Это был город не для японцев, а для чужих. Кэндзи Фуруя нахмурился и перестал улыбаться.

Родственники его отца хорошо встретили мальчика. По деревенским понятиям, они жили роскошно, Кэндзи каждый день ел досыта и даже больше, чем ему хотелось, — из страха, что завтра опять придется голодать. В его судьбе наступил поворот к лучшему, но глаза и уши привычно ловили приметы тяжелого периода в жизни Японии. Гости, которые пришли в воскресенье, понизив голос, чтобы не услышал мальчик (но он все равно слышал), рассказывали:

— Пошли группы в горы. Ночью один исчез.

— Искали?

— Зачем? Он сам решил уйти из жизни. Плохие времена. Все наши идеалы в прошлом. Император сказал, что он вовсе не потомок богов, и лишил нас возможности верить в него. Во имя чего мы живем? Да и живем ли? Так, влачим жалкое существование.

В первый раз Кэндзи засмеялся, когда узнал, что оккупационный период кончился и американские войска уходят.

В истории его страны начинался новый этап. И следовательно, в его жизни тоже.

— Эй, мистер, мистер, заходите и посмотрите! — десятки голосов пытались перекричать друг друга, десятки рук протянулись к Стоукеру, чтобы заманить его к себе в лавку. Это Чейндж Элли, восточный базар в миниатюре, шумный, многолюдный торговый квартал. Полное смешение рас и народностей. Малайцы в свободных рубашках и клетчатых юбках-саронгах, китайцы в мешковатых шортах и башмаках на деревянной подошве, индусы в тюрбанах наперебой предлагали свой товар.

Украшения — дело рук местных мастеров. Очки от солнца, тесьма и расшитые пояса, косметика, посуда и игрушки — все это кучами лежало на прилавках. Группы иностранных туристов, как правило, покупали сувенирные китайские зонтики из бамбука и вощеной бумаги. Поскольку твердых цен не существовало, надо было уметь и любить торговаться. Стоукер ненавидел такую форму торговли и потому принципиально обходил лавки стороной. Базар он воспринимал просто как колоритное зрелище. Работающие в Сингапуре не первый год американцы дали Стоукеру адреса магазинов, где торгуют высококлассным товаром и где можно спокойно, а не в гаме и шуме, выбрать что-то интересное. Индонезийская резьба по дереву. Малайские филигранные серебряные украшения, тайский шелк, филиппинские абажуры из морских раковин — Стоукер хотел привезти домой в Штаты нечто дорогое и экзотическое, что будет хорошей памятью о поездке в Сингапур.

Почему никогда раньше