конфуцианцев, представляли большую опасность для традиционной морали.

Литература и политика

Естественно, узы языка породили и узы мысли. Вэньянь — язык мертвый, настолько мертвый, что вообще не в состоянии точно выразить мысль. У китайских ученых, воспитанных на общих рассуждениях, начисто отсутствует практика логических умозаключений, поэтому в дискуссиях они часто выглядят крайне наивными. Такое расхождение между мыслью и литературой создало ситуацию, в которой мысль и литература не считаются взаимосвязанными понятиями.

Все это приводит нас к вопросу об отношениях между литературой и политикой. Чтобы понять китайскую политику, нужно понять китайскую литературу. Возможно, нам следовало бы избегать слова «литература» и говорить о беллетристике. Почтение к беллетристике стало подлинной национальной манией. Наиболее наглядно эта мания проявляется в публичных заявлениях, независимо от того, делают их студенческие коллективы, торговые компании или политические группировки. При подготовке к печати подобных заявлений чувствуешь, насколько ласкает слух сам текст и насколько он проработан стилистически. И читатели газет сразу думают о том, как красиво написана статья. Однако подобные статьи почти всегда ни о чем, хотя звучат очень красиво. Даже откровенная ложь может вызвать восхищение, если она воплощена в прекрасную форму.

Постепенно возник определенный тип беллетристики, которая в переводе на английский язык выглядит крайне глупо. В недавнем важном заявлении одной политической партии читаем: «Те, кто попирают наш национальный суверенитет и вторгаются на нашу территорию, будут изгнаны! Тех, кто угрожают миру на земле, мы остановим! Мы полны решимости... Мы готовы приложить силы... Мы должны объединиться...». Современная публика отказывается принимать такого рода заявления. Ей необходимы более тщательный анализ современной внутри- и внешнеполитической обстановки, более детальное описание конкретных путей и способов «изгнания» агрессора и «остановки» нарушителей мира на земле. Такого рода дурная привычка в беллетристике порой приводит к абсурду. В тексте рекламы шелковых чулок объемом в 500 слов первая фраза звучала так: «С тех пор как были потеряны три северо-восточные провинции в Маньчжурии...».

Однако это не значит, что все китайские граждане простаки и глупцы. Наша литература полна общих рассуждений, но она совсем не проста. Наоборот, несмотря на некую двусмысленность и туманность этих рассуждений, она, как ни странно, создала удивительные формы выражения. Китайцы, прошедшие хорошую литературную школу, давно научились читать между строк и понимать истинный смысл написанного. Это иностранцы не способны читать между строк. Или все дело в отвратительных переводах, из-за которых утрачен т.н. скрытый смысл, или подтекст. И вот иностранные корреспонденты ругают Китай и самих себя за то, что неспособны понять заявление, в котором столько ничего не выражающих, хитроумно сплетенных между собой слов.

В Китае процветает искусство манипулирования словами, восходящее к односложной структуре вэньяня. А мы верим в слова. Мы живем в словах, и слова определяют наши победы и поражения в политической и правовой борьбе. Гражданской войне в Китае всегда предшествует война слов в форме обмена телеграммами. Публика прилежно читает этот обмен ругательствами, а также вежливые опровержения и даже бессовестную ложь, решая, какие из них лучше с точки зрения литературного стиля, в то время как над горизонтом нависают зловещие тучи. По-китайски это называется «сначала вежливость, потом оружие». Мятежная политическая партия обвиняет центральное правительство в «коррупции» и «распродаже страны врагу», тогда как центральное правительство более искусно требует от восставшей партии «сотрудничать в интересах мира», «приложить усилия к объединению нации», сетует на то, что «мы живем в эпоху смуты», и т.п. Одновременно армии обеих сторон копают глубокие окопы, и линии окопов этих армий все более сближаются. Партия, которая найдет более красиво звучащий лозунг, выиграет пропагандистскую войну, привлечет людей на свою сторону. Таким образом, мертвый язык стал языком обмана. Все дозволено, если вы сумеете исказить смысл слов.

Ниже мы приведем несколько примеров литературных приемов, которыми любят пользоваться китайцы. Когда правительство одной из провинций собиралось разрешить продажу опиума, оно придумало чрезвычайно умный «боевой клич» — всего из четырех слов: «Мы намерены запретить налогообложение». Именно такой лозунг, как никакой другой, принес успех местному правительству. После Шанхайской войны (высадка японского десанта в Шанхае в январе 1932 г.) китайское правительство перенесло свою резиденцию из Нанкина в Лоян под лозунгом: «Политика долгосрочного сопротивления». В провинции Сычуань некоторые милитаристы, заставляя крестьян выращивать опиумный мак, были настолько изобретательны, что придумали «налог на лень». Его должны были платить те, кто не хотел выращивать опиумный мак. Недавно в той же провинции ввели еще один налог, назвав его «налогом доброй воли». Он взимается сверх тех, которые суммарно в 30 раз превышали законно взимаемый сельскохозяйственный налог. Новый сбор должен был породить «добрую волю» в отношениях между крестьянами и солдатами, чтобы крестьяне отдавали деньги солдатам, а те не занимались бы мародерством. Вот почему мы между собой часто посмеиваемся над «простоватостью» «заморских чертей».

Лингвистическая катастрофа подобного рода возможна только в стране, где веруют в ложные языковые клише. К этому печальному итогу привела ошибочная методика написания сочинений в начальной школе. Современный китаец, наблюдая такие литературные уродства, может сделать одно из двух. Во-первых, он может избрать традиционный взгляд на литературу и рассматривать ее как чистую беллетристику.

Такая литература вряд ли нуждается в том, чтобы ею наслаждались, читая между строк. Во-вторых, он может потребовать более тесной связи между словами и мыслями, потребовать разработки новых литературных стандартов, создания нового литературного языка, наилучшим образом отражающего жизнь людей и их мысли. Другими словами, современный китаец должен отвергнуть засилье многословных статей, берущее начало даже не в политике, а в самой литературе. Однако он должен твердо верить, что лишь после упразднения этой негодной практики в литературе она исчезнет также и в политике.

Литературная революция

Литературная революция действительно была необходима, и она произошла в 1917 г. под руководством доктора Ху Ши и Чэнь Дусю, которые выступали за то, чтобы писатели и поэты писали на разговорном языке байхуа. Прежде происходили и другие подобные революции. Хань Юй во времена династии Тан выступал против напыщенного стиля V-VI вв. и ратовал за возврат к безыскусному и ясному стилю, к разумным литературным нормам и к удобочитаемой прозе. Однако для него это означало возврат к литературе древней эпохи Чжоу. То есть Хань Юй придерживался ортодоксальных конфуцианских взглядов, он лишь подражал древним. После Хань Юя литературная мода то копировала стиль эпохи Чжоу, то подражала стилю эпохи Цинь-Хань. Когда сам Хань Юй стал «древностью», литература эпоха Тан в самые различные времена надолго становилась объектом подражания. Поэты эпохи Сун подражали поэтам эпохи