Шрифт:
Закладка:
Химари осеклась, споткнувшись о деревянную игрушку. Наклонившись, подняла с земли разбитую неваляшку в виде кошки, осталась только голова с погрызенными ушами, верхние лапы и спинка. Что-то екнуло в груди, и меланхолию с тоской смело и разбило вдребезги. Сердце заколотилось бешено, отдаваясь глухими ударами в ушах и висках, во рту пересохло. Неваляшка определенно принадлежала ее дочери, кошка даже помнила, как ругала ту за глубокие борозды от когтей на спинке игрушки. Задрав голову, Химари всмотрелась в виднеющийся наверху дом с серой крышей. Он определенно принадлежал когда-то ей. Кошку разрывало от желания бежать прочь и снова войти в свой сад, навестить место, навсегда обрекшее на одиночество. Прижав неваляшку к груди, она уверенно зашагала по склону.
Остановилась почти у самого верха и взглянула на сияющий город в стороне. Как жаль, что она не сожгла его дотла.
Обернувшись, Химари сделала шаг и по колено провалилась в высохший ручей, двадцать лет назад он еще тек вниз по склону. Фыркнув, кошка выбралась и поспешила наверх, но стоило ей только коснуться рукой края обрыва, как на нее навалилась невыносимая тяжесть. Она прекрасно понимала, что ждет наверху, ведь она так и не вернулась сюда после той ночи, так и не взглянула на свой дом ни разу за двадцать с лишним лет.
Тигр боднул в локоть и, схватив зубами за наручи, увлек за собой, насильно затащив наверх. Поднявшись, Химари огляделась. Все сильно изменилось за два десятилетия. Теперь ее дом был на самом краю, а все остальные кошачьи жилища держались от него подальше, как от проклятого. Все пришло в запустение. Все, что могло упасть — упало, что могло сгнить — сгнило. Все рассыпалось, покосилось, рухнуло. Дом все еще стоял, хоть и дрожал и выл от каждого ветра, от сада же теперь не осталось даже видимости, он зарос и больше походил на густой лес; калитка скрипела где-то вдалеке, ее даже не было видно из-за кустов.
Тигр, шумно обнюхивая землю, направился прямиком к порогу. Сжав неваляшку покрепче, Химари, едва дыша, пошла за ним.
Трава под ногами доходила до колена, цеплялась крапивой за полы кимоно, приминалась от каждого кошкиного шага. В кустах сверчало, а где-то вдалеке гудел пирующий город.
Раньше Химари верила, что все будет хорошо. Что в этом мире для нее обязательно найдется свой райский уголок, свой кусочек счастья. Всем сердцем верила! А все пошло наоборот. Ну почему разбивалось абсолютно все, чего она касалась? Почему оно рушилось? Почему от убеждений оставались одни лишь осколки? Почему эта жизнь постоянно, раз за разом, хотела ее сломать? Может, ей это удалось. Химари казалось, что она проиграла. Она вдруг так отчетливо осознала твое поражение, что захотела взвыть раненым зверем. Все-все она потеряла. Все разрушила. Все уничтожила. Империя не пошла бы крахом, будь она рядом с отцом на войне. Ясинэ была бы жива и не дала бы ангелам сесть на трон, не убей она ее. Сейрен прожила бы дольше, решись Химари прийти ей на выручку вовремя. И дети были бы с ней, вернись она тогда, двадцать лет назад, хотя бы на полчаса раньше, хотя бы на четверть часа. До чего же было горько и обидно. От злобы на саму себя Химари швырнула обломанную игрушку в ступени, разбив ее окончательно. До крови прикусила губу от невыносимой боли и бросилась в дом.
Распахнула деревянные двери и свернула по коридору. Ее несло по хлипким половицам в самую дальнюю комнату с видом на городские огни. Она ворвалась в нее, утирая кровь с губ, с силой открыла высокий шкаф. Рука сама потянулась за темным шелковым кимоно на вешалке. Сглотнув подступивший к горлу мерзкий ком, Химари вытащила его и, встряхнув, накинула на плечи. Укуталась в него, словно промерзла до костей, вжалась, запахивая ткань в несколько оборотов. Оно все еще терпко пахло горьким шоколадом.
С дрожащими губами оглядела комнату, любимая спальня была такой чужой и родной одновременно. Круглое окно почти на всю стену, из которого так приятно было смотреть на город и горы вдали, дрожало от натиска ветра. Просторная пышная кровать, на которой было так здорово валяться и ни о чем не думать, покрылась толстым слоем бархатной серой пыли. Шкаф затянуло паутиной. Посильнее укутавшись в кимоно, Химари вышла из спальни и через весь коридор медленно побрела в сад, волоча за собой слишком длинное мужнино кимоно.
Тигр лежал у порога, лапой лениво покачивая уцелевшую голову сломанной неваляшки. Он только глянул на вышедшую кошку и снова вернулся к своему скучному развлечению.
Химари, сжав в ладонях ворох шелковой ткани, упивалась ароматом горького шоколада. Пусть Хайме не было с ней, но этот запах успокаивал, придавал сил и был путеводной нитью между ее жизнью и его смертью. Глубоко вздохнув, она пошла по каменной тропинке, почти полностью утонувшей в траве, к своему заветному месту, самому сокровенному, полному воспоминаний и глупостей.
За садом, превратившимся в густые заросли, было маленькое озерцо, когда-то полное воды. Теперь же оно опустело, а два скелета рыб были засыпаны землей и обломками развалившегося мостика. Обойдя его, Химари вышла на поляну, где у самого края обрыва росла могучая старая яблоня. Когда-то муж посадил ее из священного семечка, пообещав беречь Химари, как ее. С самой большой ветки спускалась качель — три дощечки, скрепленные вместе и подвязанные толстой веревкой. Кошка подошла к дереву и, обняв огромный ствол, припала всем телом. Обернулась, глядя на наливающийся закат. И даже усмехнулась, кутаясь в шелковое кимоно. Все будто по-старому, закрой глаза и поверь, что ничего этого не было, что только вчера был семейный ужин, все были живы, счастливы. Улыбнувшись, кошка присела на край качели и оттолкнулась в пустоту. Веревки заскрипели, но выдержали.
Химари помнила, как Хайме качал ее здесь такими же осенними вечерами. Она делала вид, что ей все равно, что ей наплевать на его старания, хотя ей безумно нравился свистящий в ушах ветер. Хайме подхватывал ее, невесомую, и поднимал в воздух, усмехаясь. Он твердил «Я знаю, что тебе нравится». И она сдавалась, заливаясь смехом.
Кошка помнила, как он бесшумно подкрадывался к ней,
