Веер в черных когтях затрещал, рассыпаясь в труху. Тот, кто не так давно еще звался Цзя Циньху, поднялся со своего золотого седалища и сделал несколько шагов, спускаясь по черным ступеням.

— Ты забыл, с кем разговариваешь, самозва-анец? — ядовито улыбаясь, произнес он — и сверкнул глазами, резко сбрасывая маску. — Я напомню. Всем вам… Каждому.

Он щелкнул пальцами — на мгновение показалось, что в них снова раскрылся веер — на сей раз непроглядно-черный, как сама мгла.

Рядом коротко выругался колдун и успел только вскинуть руки в странном жесте, явно собираясь творить какие-то чары, когда Тьма сорвалась с пальцев князя ада, растекаясь сразу несколькими потоками, мгновенно застывающими черным лавовым стеклом. Эти огромные — от пола до самого потолка — плоские лезвия прошили пространство зала словно острейший нож свежий соевый сыр, отрезая каждого из них друг от друга — и от остального мира.

И удара сердца не прошло, как целитель обнаружил себя в ловушке в тесном замкнутом пространстве: ни дверей, ни окон, кругом лишь черные, слегка мерцающие, стены, в которых множились, будто издеваясь, сотни… тысячи его собственных отражений. И прямо перед ним стоял Цзя Циньху, в предвкушении жмуря круглые янтарные глаза. Все это так походило на давний кошмар, что пришлось даже ущипнуть себя за руку, чтобы убедить себя в обратном. Нет, чем бы все происходящее ни было, ко сну оно не имело ни малейшего отношения.

— Лянь Чжэнь, Лянь Чжэнь… Я приютил тебя, возвысил… И вот чем ты мне отплатил. — Жестокосердный медленно обходил целителя по кругу, вынуждая того крутиться на месте, подобно трусливому псу. Медовый голос его стал столь приторным, что хотелось сунуть голову в таз с горячей водой, лишь бы избавиться от этой назойливой сладости. — Чистый, как священная яшма, снаружи и совершенно гнилой внутри, — он поцокал языком, будто от огорчения. — Но до сегодняшнего дня я не отказывал тебе в уме. Зачем ты явился?

— Чтобы посмотреть в глаза тому, кого убил, — ответил целитель тихо, и тысячи его отражений в черных зеркалах задергались, кривляясь и хихикая…

И, вторя им, рассмеялся Сунди-ван:

— Так осмелел? Тогда ты дважды глупец. Ах, стой-ка… — холодные огненные опалы впились в него пристальным взглядом, легко читая то, что он сам полагал надежно спрятанным. — Тебя грызет чувство вины… Хочешь избавиться от него, искупить содеянное? В этом я могу помочь.

В лапе его появилась сотканная из Тьмы плеть. Стоило ему лишь взмахнуть — черные щупальца мгновенно бросились на целителя, хлестнули по плечам, рукам и бедрам, стягивая, словно гусеницу в шелковичном коконе, так, что едва не затрещали кости. Нечеловечески сильные пальцы схватили оглушенного целителя за волосы, подтащили вплотную к одной из стен. Острый гладкий коготь издевательски пощекотал под его подбородком, и он ощутил, как течет по шее горячий ручей.

— Смотри, Лянь Чжэнь, смотри внимательно. — Волосы дернуло так, что из глаз брызнули слезы. Отражения в черном стекле истаяли, уступая место совсем другим картинам. Теперь перед ним, как на ладони, корчились в страшных муках люди, терзаемые множеством демонов. — Вот, что случается здесь с такими, как ты, клятвопреступниками. Сначала их обездвиживают и стягивают веревками горло, — толстые пальцы охватили шею. — Потом большими молотками дробят колени и локти… Сдирают кожу, выкалывают глаза, вырывают клещами печень… — речь князя демонов стала почти воркующей и еще более липкой. Он говорил с придыханием, почти возбужденно.

Слушать все это было невыносимо, но куда мог деться бедный целитель?

— Боль… только она одна честна и понятна. Только она может искупить все… Все, понимаешь? Правда для этого ее нужно много, очень много… Я сам займусь тобой, Лянь Чжэнь, и проведу через все ее виды и оттенки. О, нам не будет нужды думать о времени. Ты окунешься в боль, искупаешься в ней, как грязнуля в горячем источнике. И когда я испробую все и насыщусь, только тогда я прощу тебя, мой презренный друг, а ты очистишься от скверны. Не этого ли ты хочешь?

Липкий мед, смешанный с патокой, заливал уши, просачивался в сознание, не позволяя думать. Все, что целитель мог — смотреть расширенными слезящимися глазами на мучения несчастных и слушать…слушать… Речи Жестокосердного туманили разум, затягивали в мутную словесную трясину.

— Чем ты лучше них? — нашептывал голос. — Такой же грешник и убийца. Тебе одна дорога — к ним… ко мне.

«Да, — соглашался он безвольно, — ничем не лучше».

— Вот видишь? Тогда покорись и позволь избавить тебя от чувства вины…

Темные плети, уловив его покорность, слегка ослабили хватку, скользнули вниз, к ладоням — и тут же отпрянули. Правую кисть будто огнем обожгло. И это ощущение вдруг вернуло способность мыслить.

«Что же я делаю?», — пронеслось в голове. Он сглотнул, но заставил себя стоять ровно и послушно, и дышать так же, как раньше.

Путы почти исчезли, остались только те, что захлестывали запястья.

— Так что ты мне ответишь? Идешь ли со мной? — Сунди-ван в предвкушении провел по алым губам лиловым языком.

Целитель Лянь медленно повернул к нему голову, так же неспешно вращая запястьями, будто разминая их.

— Нет, — ответил он твердо — и приложил ладонь с начертанным на ней защитным иероглифом к черным «браслетам» на руках. Щупальца Тьмы тут же испуганно поджали «хвосты». — Вы неверно поняли меня. Я хотел извиниться перед вами за то, что все получилось именно так. Но я не раскаиваюсь. И теперь еще больше убежден, что сделал все правильно. Если тем самым я погубил свою душу… пусть так. Я готов принять за свой поступок любое наказание, которое назначит мне Владыка Янь-ван!

Имя Великого князя ада зазвенело, отражаясь от стен, пола, потолка. Тысячи отражений целителя в зеркалах задрожали, падая ниц. Рыжие глаза сверкнули гневом.

— Ах ты, червь! — рявкнул бывший император Поднебесной, выхватывая из-за пояса тяжелый меч. — Все равно окажешься в моей власти и тогда пожалеешь, что не издох под забором, как бродячий пес.

Лишь невысокий рост и врожденная ловкость помогли Лянь Чжэню уйти от страшного удара, и тот пришелся на одну из стен. Стекло пошло трещинами, а потом с оглушительным звоном раскололось и рухнуло вниз лавиной черных лезвий, норовя изрубить-изрезать-искромсать.

Целитель отскочил в сторону, но стеклянные клинки, легко порвав одежды, вошли в плечо, бедро, скользнули по ребрам, заливая белый шелк красным. Десятки крошечных осколков злыми осами впились в кожу рук и лица. Он сделал шаг назад и, желая защитить глаза, вскинул руки, острый металлический уголок царапнул ладонь — табличка. Все это время он сжимал