с Лоренцо ни по интересу к учености, ни по дискриминации в меценатстве; он привез в свой город сотню ученых, но их общение не породило ни одного выдающегося отечественного эрудита. Франческо Филельфо, заставивший всю Италию гудеть от своей эрудиции и язвительности, родился в Толентино, учился в Падуе, в восемнадцать лет стал там профессором, некоторое время преподавал в Венеции и обрадовался возможности посетить Константинополь в качестве секретаря венецианского консульства (1419). Там он изучал греческий язык под руководством Иоанна Хрисолораса, женился на дочери Иоанна и несколько лет служил мелким чиновником при византийском дворе. Когда он вернулся в Венецию, он был знатоком эллинизма; он хвастался, с некоторой долей правды, что ни один другой итальянец не обладал таким глубоким знанием классических букв и языков; он писал стихи и произносил оратории на греческом и латыни; и Венеция платила ему, как профессору этих языков и их литературы, необычно высокую стипендию в 500 секвинов (12 500 долларов) в год. Еще более высокий гонорар привлек его во Флоренцию (1429), где он стал львом схоластики. «Весь город, — уверял он друга, — оборачивается, чтобы посмотреть на меня….. Мое имя у всех на устах. Не только общественные деятели, но и женщины самого благородного происхождения уступают мне дорогу, оказывая мне такое уважение, что я стыжусь их поклонения. Ежедневно моя аудитория насчитывает четыреста человек, в основном мужчины преклонных лет и сенаторского достоинства.»22 Все это вскоре закончилось, поскольку Филельфо обладал склонностью к ссорам и оттолкнул от себя тех самых людей — Никколо де' Никколи, Амброджо Траверсари и других, — которые пригласили его во Флоренцию. Когда Козимо Медичи был заключен в тюрьму в Палаццо Веккьо, Филельфо призвал правительство предать его смерти; когда Козимо одержал победу, Филельфо бежал. В течение шести лет он преподавал в Сиене и Болонье; наконец (1440) Филиппо Мария Висконти переманил его в Милан с беспрецедентным гонораром в 750 флоринов в год. Там Филельфо провел остаток своей долгой и бурной карьеры.

Он был человеком потрясающей энергии. Он читал лекции по четыре часа в день на греческом, латыни или итальянском, излагая классику, Данте или Петрарку; произносил публичные речи на правительственных церемониях или частных праздниках; написал латинскую эпопею о Франческо Сфорца, десять «декад» сатир, десять «книг» од и двадцать четыре сотни строк греческой поэзии. Он написал десять тысяч строк De seriis et iocis (1465), которые никогда не были напечатаны и часто являются непечатными. Он похоронил двух жен, женился на третьей и имел двадцать четыре ребенка в дополнение к бастардам, которые были причиной его неверности. За этими трудами он находил время для гигантских литературных войн с поэтами, политиками и гуманистами. Несмотря на солидное жалованье и случайные гонорары, он периодически признавался в бедности и в классических двустишиях просил у своих покровителей денег, еды, одежды, лошадей и кардинальской шляпы. Он ошибся, включив Поджио в число своих мишеней, и обнаружил, что этот веселый негодяй — его мастер по части скаредности.*

Несмотря на это, его образованность сделала его самым востребованным ученым эпохи. В 1453 году папа Николай V, принимая его в Ватикане, подарил ему кошелек в 500 дукатов (12 500 долларов); Альфонсо I в Неаполе короновал его как поэта-лауреата и посвятил в рыцари; герцог Борсо принимал его в Ферраре, маркес Лодовико Гонзага в Мантуе, диктатор Сиджизмондо Малатеста в Римини. Когда смерть Франческо Сфорца и последовавший за ней хаос сделали его положение в Милане небезопасным, он без труда получил должность в Римском университете. Но папский казначей задерживал платежи, и Филельфо вернулся в Милан. Тем не менее он жаждал закончить свои дни рядом с Лоренцо Медичи, чтобы стать одним из тех, кто окружал внука человека, которого он назначил на смерть. Лоренцо простил его и предложил ему кафедру греческой литературы во Флоренции. Филельфо был настолько беден, что миланское правительство вынуждено было одолжить ему денег на поездку. Ему удалось добраться до Флоренции, но он умер от дизентерии через две недели после прибытия, в возрасте восьмидесяти трех лет (1481). Его карьера — одна из ста, которые, взятые вместе, передают уникальный аромат итальянского Возрождения, в котором ученость могла быть страстью, а литература — войной.

VII. ИСКУССТВО

Деспотизм был благом для итальянского искусства. Дюжина правителей соревновалась в поисках архитекторов, скульпторов и живописцев для украшения своих столиц и своей памяти; и в этом соперничестве они тратили такие суммы, которые демократия редко жалеет на красоту и которые никогда не были бы доступны для искусства, если бы доходы от человеческого труда и гения были разделены по справедливости. В результате в Италии эпохи Возрождения появилось искусство, отличающееся придворным размахом и аристократическим вкусом, но слишком часто ограниченное по форме и тематике потребностями светских властителей или церковных властей. Самое благородное искусство — это то, которое из труда и вклада множества людей создает для них общий дар и славу; такими были готические соборы и храмы классической Греции и Рима.

Каждый критик осуждает миланский дуомо как изобилие орнаментов, путающих структурные линии; но жители Милана на протяжении пяти веков с любовью собирались в его прохладной необъятности и даже в этот сомневающийся день лелеют его как свое коллективное достижение и гордость. Джангалеаццо Висконти начал его строительство (1386) и спланировал его с размахом, подобающим столице объединенной Италии его мечты; 40 000 человек должны были найти в нем место, чтобы поклоняться Богу и восхищаться Джаном. Предание рассказывает, что в то время миланские женщины страдали от таинственной болезни во время беременности, и многие из их детей умирали в младенчестве; сам Джан оплакивал трех сыновей, которые мучительно рождались и все вскоре умерли; и он посвятил великую святыню как приношение Mariae nascenti, «Марии в ее рождении», молясь, чтобы у него был наследник, и чтобы матери Милана могли родить здоровое потомство. Он вызвал архитекторов из Франции и Германии, а также из Италии; северяне диктовали готический стиль, итальянцы изобиловали орнаментами; гармония стиля и формы померкла в конфликте советов и двух столетий задержки; настроение и вкус мира менялись в процессе, и те, кто закончил строительство, уже не чувствовали себя так, как те, кто его начал. Когда Джангалеаццо умер (1402), были построены только стены; затем работа затянулась из-за нехватки средств. Лодовико пригласил Браманте,