Насильственное подчинение разумного с помощью магии крови, неважно с какой целью — тягчайшее преступление на всей территории Аиталской Империи, карающееся лишением и последующим развеиванием личности подчинившего, или, если ритуал не был доведён до конца, лица, пытавшегося подчинить другого разумного. Преступление не имеет срока давности.

(из свода законов «От изначального сотворения Империи Аитала»).

Удача сегодня могла быть на их стороне, если бы не было в приключившемся некоей странности. Знаете, такие странности, которые невозможно пояснить никакими человеческими словами, но они чувствуются интуитивно. Сейчас эта странность говорила ему бросить всё и бежать сломя голову.

Такие, богатые на «улов» дни, Борзун мог перечислить на своих грязных пальцах одной руки, поскольку выживать их банде становилось всё трудней и трудней с каждым днём.

Он знал, что недовольство его людей растёт, прекрасно осознавая, что нужно что-либо менять. Из этой непростой ситуации было только два выхода, ни один из которых Борзуна не устраивал. Усмирить всех недовольных его сил не хватит. Навалятся скопом и пиши пропало. Забьют дубинками как поросёнка. Второй вариант: просто все разбегутся, и хорошо, если его при этом не сдадут охотникам за смягчение наказания.

Сейчас он видел перед собой третий выход.

Эта зима выдалась особенно тяжёлой. Мало того, что банда уменьшилась почти на четверть после охотничьей облавы, от которой удалось уйти только по счастливой случайности, так ещё и нежить в последнее время не даёт покоя. Банда Борзуна только за минувшую седмицу потеряла четверых, двоих из которых порвали твари, а двух сами сожгли, предварительно разрубив.

Этот идиот никому не сказал, что его зацепило, скрыв от всех глубокую царапину, коей его наградила одна из ночных тварей. А на вторую ночь, на первом цикле обращения в такую же тварь, этот молодчик перегрыз горло спящему товарищу. Пока поняли, оттащили да нашинковали на кусочки, новообратившийся успел обглодать тому пол-лица.

А всё начиналось так хорошо…

Тот день, когда его не приняли в Гильдию, Борзун хотел бы забыть, да тогда не дали, а сейчас уже не было смысла, поскольку каждый прожитый день напоминает о растоптанных в пыли мечтах.

Несостоявшийся охотник знал и умел многое, так как его наставник постарался вложить в него всё, что знал сам, считая Борзуна перспективным и способным парнем, что парень неоднократно доказывал, до последнего выкладываясь на тренировках и штудируя учебную литературу по флоре и фауне Пустоши.

В один из дней, из безопасного учебного рейда, вместо связки наставник — ученик, Борзун вернулся один и без единой раны. Всё Гильдейское отделение Искара стояло на ушах. Переполох был страшный, ибо ни один из наставников, вот уже полсотни лет, никогда не погибал в учебном рейде. Впоследствии, доказать никто ничего не смог, но с этого момента жизнь юноши круто изменилась.

Родной брат его наставника, который был один из членов испытательной комиссии Гильдии, сделал всё, чтобы Борзуну пожизненно отказали в праве не только сдавать испытания на звание Охотника, но и каким-то образом относить себя к охотникам. Это ставило крест на его судьбе, поскольку ничего другого Борзун не умел.

Это было пять лет назад.

Поскольку ни в одной лавке Искара с ним никто не хотел иметь дело, то ему пришлось направить свои стопы в Пригорный, где его практически никто не знал.

В Пригорном, в первой же лавке произошло то, чего он меньше всего ожидал. Его тупо сдали гильдейским, за попытку продажи ценных ингредиентов без Дозвола Гильдии. Впоследствии он узнал, что его описание потрудились передать во все места, где можно было продать свои трофеи. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто за этим стоял, и то, что отныне в Гарконской Пустоши нормальной жизни ему не будет.

Загремев в гильдейские казематы на две декады, где единственными собеседниками были крысы, он первый раз пожалел, что попытался решить дело миром, а не вспорол этому мерзкому лавочнику брюхо. Денег, чтобы заплатить штраф у него не было, поэтому после двадцати полуголодных дней, продрогший, он снова увидел зимнее солнце Гарконской Пустоши.

Поначалу его кормили редкие тихие вылазки в Пустошь, где с трудом, добыв какие-то ингредиенты, но чаще просто шкуры, он сбывал их через ушлого тюремщика, с которым познакомился в гильдейских застенках.

Постепенно этот «знакомый», начал драть с него дикие проценты, забирая практически всю добычу за бесценок, а Борзун понял — не такой он и хороший знакомый. Но так как выбора особо не было, приходилось, стиснув зубы, пока мириться с таким положением вещей. Жрать-то хочется. Да и жить где-то нужно. И хотя утлый домишко на окраине Пригорного, который он снимал у того же тюремщика, никогда не был пределом его мечтаний, спать на улице — было верным способом если не замёрзнуть насмерть в одну из ночей, то быть обобранным до нитки. Брать-то у него было, особо нечего, кроме старого меча, да потрёпанного вещмешка с нехитрым скарбом, но подвергать себя лишнему риску он считал нецелесообразным.

Понятно, что такие неравные «торгово-рыночные» отношения не могли долго продолжаться, поэтому в один момент терпение Борзуна просто лопнуло, и в разгар вспыхнувшей ссоры он по самую гарду вбил фут холодной стали тюремщику в рот, пригвоздив того к тёмной дощатой стене съёмного дома отобранным у него же кинжалом.

Полыхнувший огнём старый дом, собравшиеся зеваки даже не стали тушить, поскольку стоявшее особняком строение, ничего поджечь не могло, а просто так суетиться — ищи дураков. Когда остывшее пепелище обшарили и нашли обгоревшее тело, то личность трупа с дырой в голове была установлена за три часа, а поправивший своё материальное положение Борзун, как потом выяснилось, смог посетить несколько лавок и неторопливо собрать припасов со всем необходимым для похода, преспокойно покинув Пригорный через главные ворота, растворившись в наступающих сумерках, пока зеваки тёрли языками, пялясь на пожарище.

С тех пор прошло четыре года. Сменилось многое. Борзуну удалось собрать команду таких же недовольных существующим порядком отщепенцев общества, как и он сам. Кто бежал от долгов, бросив на откуп семью с детьми, или любовницу, кто в кабацкой драке, ненароком пришибив оппонента, делал ноги в Пустошь, справедливо рассудив, что лучше смерть от когтей тварей, нежели каторга гномов Пригорья, куда власти предпочитали продавать всех, серьёзно преступивших закон. А кто просто бунтовал, ради самого бунта. Этого сословия всегда хватало во все времена.