– У моего брата задержка в развитии, и живет он в интернате. Если б не он, я бы, может быть, отсюда уехал. – Сайвар отпил глоток пива и, пока говорил, смотрел в стакан. – Мои родители погибли в аварии примерно лет пять спустя после того, как мы сюда переехали. Мне тогда только исполнилось двадцать. Брату было шестнадцать, и он был совсем не против пожить в интернате. Я не мог никуда уехать. Мы с ним остались вдвоем.

Эльма кивнула.

– Что в этом городе тебя бесит? – спросил Сайвар после небольшой паузы.

– Наверное, сам город меня никогда особо не раздражал, – ответила Эльма. – Наверное, дело было скорее во мне самой. Когда я здесь жила, то мне не особо нравилось, какая я была.

– Да ну? А я уверен, что мне бы ты понравилась.

– Правда? А вот я как-то не уверена.

– Давай поспорим! Расскажи-ка мне все, все маленькие грязненькие тайны об Эльме!

Эльма засмеялась, но потом все же стала рассказывать.

Акранес 1992

Зеркало в ванной было таким грязным, что она почти не видела своего отражения. Она протерла его влажной тряпкой, но это мало помогло. Она выплюнула пену от зубной пасты в раковину и привстала на цыпочки, чтобы попить из крана. Затем она утерлась о рукав и стала смотреться в зеркало.

Элисабет было девять лет, и она знала, как она красива. Это не могло утаить даже грязное зеркало. Длинные темные волосы ниспадали вдоль спины, темные глаза были большими, чарующими. Все хвалили ее, улыбались, восхищались глазами и густыми волосами. Одноклассники не дразнили ее, как дразнят лопоухих мальчишек. И все же никто не хотел с ней играть. Все говорили, что она странненькая. И что дома у нее пахнет плохо.

Правда, здесь она никогда не чувствовала себя как дома. Среди всех этих людей она казалась самой себе лишней. Она считала, что маленькому братику повезло. Он счастлив, что никогда не узнал, что такое быть взрослым. Она иногда ходила к нему на кладбище. Подолгу сидела и смотрела на белый крест. Выпалывала траву вокруг него, гладила рукой черную табличку с именем.

Рядом с братиком лежал папа, и его она тоже навещала. Правда, со временем стало все труднее освежать в памяти немногочисленные воспоминания о нем. Она даже уже с трудом его представляла: лицо было скрыто дымкой. Она не помнила ни форму его носа, ни цвет глаз. Но ладони она не забывала. Папины большие шершавые ладони. Рабочие руки, – всегда говорил он. Она смутно помнила чувство, которое охватывало ее, когда он обнимал ее. Как она почти растворялась в его объятьях, как небритая щека касалась ее волос. И она помнила голос – и могла слышать его, хотя уже не видела черт лица.

Она слышала его голос сквозь шум и гам в доме – а еще, когда было тихо.

Они обе были на детской площадке. На обеих одинаковая одежда, волосы обеих заплетены в две косички.

– Привет, Элисабет, – поздоровалась Магнея, увидев ее. Она посмотрела на Сару, и обе ухмыльнулись. Как будто знали что-то, чего Элисабет не знала.

Элисабет не ответила. Она смирилась с тем, что она одна. Когда она была одна – жизнь была проще. Но это убеждение противоречило тому, что, когда они пригласили ее с собой, ее сердце забилось сильнее. Они немного пошептались, а потом повернулись к ней и спросили: «Будешь с нами?» Элисабет с трудом удалось скрыть улыбку.

Позже вечером она легко вспорхнула по ступенькам и в изнеможении рухнула на кровать. Она заснула, не успев раздеться, и проспала до следующего утра.

Придя на следующий день на работу, Эльма без труда отыскала Вильборг. Для этого ей требовалось всего лишь пролистать старые школьные журналы. В Грюндской школе в выпуске тысяча девятьсот восьмидесятого года была всего одна Вильборг, а по отчеству Саймюндсдоттир. Она забила ее имя в интернет-поисковик и нашла и страничку в Фейсбуке, и имя в телефонном справочнике. Увидев адрес, Эльма тихонько застонала. Это было рядом с тем местом, где раньше была их с Давидом квартира. Она задумалась, не лучше ли позвонить, но пришла к выводу, что дело здесь такого свойства, что необходима личная встреча. После небольшого раздумья она решила ехать в Рейкьявик и взяла ключи от машины.

– Куда ты собралась? – спросил Хёрд, столкнувшийся с ней в дверях.

– Мне к зубному заглянуть надо, – соврала она и мысленно обругала себя за то, что не придумала ничего лучше, но Хёрда, судя по всему, такой ответ устроил. Эльма поторопилась уйти, пока он не смекнул, что к чему. Обманщицей она была никудышной.

Через несколько минут она нажала педаль газа и стала смотреть, как в зеркале заднего вида удаляется Акранес. На улице начало светать, жухлая трава поблескивала в холодных лучах солнца. Она сделала радио погромче и стала подпевать песне, которую передавали. После вчерашнего вечера ей стало легче. Они с Сайваром просидели в «Старом кооперативе» до самого закрытия (что было на самом деле недолго: бар закрывался уже в десять) и все это время без умолку говорили. Очевидно, пиво помогло ей побороть немоту – и раз уж она начала говорить, то остановиться не могла. И все же она старалась не говорить слишком много о Давиде: для нее это все-таки было еще тяжело.

Также они разговаривали о своем расследовании, и она рассказала ему о рисунке Сары, о разговоре с Магнеей и о том, что рассказала Дагни о Вильборг. «Когда дети подвергаются насилию, преступник – обычно кто-то из ближайшего окружения. Кто-то, кому легко подступиться к ним, – сказала тогда Эльма. – Тебе не кажется невероятным совпадением, что случай сексуального насилия был на вечеринке в доме Аусы и Хендрика? В доме Сары? А вдруг там речь идет об одном и том же лице?» – Но Сайвара это не убедило. «Ты себе представляешь, сколько народу ходило к Бьяртни на вечеринки? – ответил он. – Десятки гостей! И если честно, я думаю, что здесь твоя сестра права. Я не хочу сказать, что изнасилования вовсе не было, но считаю, что, вероятнее всего, насильник – какой-нибудь ровесник, который на этой вечеринке напился так же, как она». – В этот момент зажглись лампы, и официант принялся собирать с их стола стаканы. Они вместе пошли домой и беседовали уже на более легкие темы – Эльма уже почти не помнила, о чем именно, но помнила, что уже давно так не смеялась.

Вильборг