Шрифт:
Закладка:
В качестве формы установления прав на наследственные владения пресура, пусть и в меньших масштабах, сохраняла свое значение и в более поздний период, в том числе в XII–XIII вв., в феодальную эпоху. Она продолжала ассоциироваться главным образом с насильственным захватом[917], который являлся одним из наиболее распространенных путей приобретения земельных владений. Это недвусмысленно отразили нарративные источники феодального времени, что, может быть, наиболее ярко прослеживается в тексте «Песни о моем Сиде». В идеальном обществе воинов-рыцарей, образ которого создал неизвестный автор, завоевание рассматривалось как способ установления собственности, достойный идеального рыцаря. Так, завоевав Валенсию, Кампеадор превратил ее в свое наследственное владение и на аналогичном праве раздал земли воинам, участвовавшим в осаде вместе с ним. Законность такой формы установления прав владения рассматривалась как естественный факт и признавалась всеми действующими лицами эпоса, в том числе королем[918].
В хрониках XIII в. встречаются даже примеры, когда статус «heredad» априори признавался за землями, которые еще не были завоеваны: будущий собственник заранее получал гарантии признания его владельческих прав после осуществления им успешного захвата[919]. Таким образом, характер наследственного владения как владения прежде всего военного, тесно связанного с системой военной организации, сохранился и в феодальную эпоху.
Соотношение свободного характера наследственных владений и личной зависимости их обладателей в VIII–XI вв.
Все сказанное выше о свободном характере наследственных владений и их тесной связи с военной системой организации находится в полном соответствии с правовой концепцией традиционного германского аллода. Но «hereditas» астуро-леонского периода имела и существенные отличия от аллодиальной собственности классического типа. В результате длительной эволюции она утратила одну из главных черт изначального аллода — его обязательную принадлежность лично свободному человеку. В документах IX — начала XI в. в качестве обладателей наследственных владений наряду со свободными фигурируют и несвободные, несшие службу непривилегированного характера, наиболее часто именуемую в источниках «servitium». В терминологии, использовавшейся для передачи понятия службы в классической и раннесредневековой латыни, именно это понятие, этимологически и по существу изначально связанное с «servus»[920], применялось для обозначения наиболее жестких форм зависимости[921].
Столь значительная эволюция правовой концепции «hereditas» вызвана комплексом причин. В их числе следует выделить два аспекта, неразрывно связанных с институтом пресуры. Первым из них стало массовое привлечение зависимых людей (servi) в систему военной организации[922]. Широкое распространение этой практики отмечается уже в последнее столетие готской Испании, в VII в., но пресура наложила на нее особый отпечаток. Под вторым аспектом мы подразумеваем обусловленную той же пресурой форму колонизации. В ее рамках освоение и заселение новых территорий оказались тесно сопряженными с распространением отношений личной зависимости.
Массовое привлечение несвободных в систему военной организации в VII в. произошло вследствие глубокого кризиса ее традиционного типа, сложившегося в эпоху Великого переселения народов[923]. Во второй половине V в. в эдикте вестготского короля Эвриха (467–485) встречаются упоминания об участии в войске магнатов, приводивших в поход своих вооруженных рабов[924]. Трудно сказать, насколько распространенной была подобная практика до конца VI в., но после принятия готами ортодоксального христианства при короле Рекареде Католике (589 г.) в систему ополчения (expeditio publica) наряду с варварами в полной мере включались и испано-римляне, а вместе с тем и практика использования их частных военных отрядов[925]. По мере развития кризисных явлений в системе военной организации и обострения проблемы комплектования войска личным составом, при массовых уклонениях простых воинов от несения службы (подобные явления в тот же период были характерны и для государства франков), все большую роль в системе военной организации стали играть контингенты, состоявшие из лиц, которые находились под патронатом, или даже рабов[926].
Последние активно привлекались к военной службе и ранее[927], однако отныне эта практика приобрела доминирующий характер. Как магнаты, так и слабая королевская власть во многом опирались на несвободных. В частности, сервы короля (servi dominici, servi fisci) были задействованы в административной и военной системе, например в качестве должностных лиц, осуществлявших созыв войска, — «compulsores exercitus»[928]. Переломным периодом стала последняя треть VII в. Крупнейшая из усобиц испанской знати — мятеж узурпатора дукса Павла (672–673), события которого известны по сочинению толедского епископа Юлиана[929] — совпала с началом правления короля Вамбы (672–680). Насколько можно судить по имеющимся источникам, в ходе подавления мятежа оформились контуры новой военной системы, закрепленные законодательно.
По изданному Вамбой [а затем дополненному его преемником Эрвигием (680–687)] закону L Vis. IX.2.8 каждый знатный человек, дукс, комит или гардинг, а также имевший собственных зависимых людей королевский серв должен был являться в войско по призыву монарха, приведя с собой не менее десятой части своих сервов, вооруженных за счет господина. Среди предписанных предметов вооружения фигурировало не только легкое оружие (пращи, копья, луки и стрелы), но и дорогостоящее вооружение и снаряжение — кольчуги (zavae, loricae), мечи и боевые ножи (spatha, scrama). Следует отметить, что приобретение такого оружия было недоступно большинству простых свободных, и преимущество в вооружении стало одной из главных причин торжества новой системы. Кроме того, магнаты несли личную ответственность за явку своих людей для участия в походах, что делало созыв войска более организованным[930].
Тенденция ко все более активному включению зависимых воинов в военную систему сохранилась и в астуро-леонский период, хотя судить о масштабах ее распространения в VIII в. достаточно сложно. Впрочем, и те ограниченные данные о положении «servi», которые находятся в моем распоряжении, позволяют говорить о существовании среди них лиц, обладавших значительным влиянием. Их роль в военной организации нельзя недооценивать даже в это раннее время[931]. В любом случае у нас нет оснований для разделения точки зрения К. Санчеса-Альборноса, полностью отрицавшего участие зависимых воинов в военной организации Астуро-Леонского королевства[932], хотя временное повышение роли свободных воинов в VIII — начале IX в. вовсе не кажется невероятным.
Ко второй половине IX в., когда появились первые сведения о сервах — обладателях наследственных владений, сложился комплекс условий, способствовавших формированию этого внешне парадоксального по содержанию института. Прежде всего речь идет о самой концепции зависимости, особенно наиболее жесткой ее формы, т. е. рабства. Общая тенденция к варваризации правоотношений не могла не затронуть и статуса лиц. Применительно к рабству это означало усиление черт патриархальности, когда явно выраженные грани между положением простого свободного и раба в пределах семейной группы постепенно стирались (хотя и не исчезали полностью). В частности, интимная связь между лицами свободного и рабского статусов больше
