Шрифт:
Закладка:
– Спасибо за то, что привела меня сюда.
– Ну, мне кажется, у нас обеих началась аллергия на сидение дома.
– Тебе нравится тот парень, который живет в юрте?
– У нас пару раз был секс. Ривер хорош в постели.
Казалось, эти слова задели мою спутницу.
– А разве тебе можно? – спросила она.
– Что ты имеешь в виду? – уточнила я, посмеиваясь, но чувствуя раздражение.
– Ну, когда беременна.
Иногда я забывала, что я в положении, и почему-то не могла поверить в то, что ребенок во мне задержится. Я была уверена, что в любой момент мое тело способно его отторгнуть.
Я сказала: конечно, можно.
– А пенис, ну, не тыкается в ребенка?
– Нет, Элинор. В любом случае в эту дырочку Ривер его не совал.
Мои слова предсказуемо шокировали девчонку. Она старалась этого не показать. Пыталась притвориться зрелой.
– Так он тебе нравится?
– А тебе нравится быть девственницей?
Элинор пожала плечами, отхлебнула пива. Принесли сэндвичи, сочные и красивые, с яблочным редисом в качестве гарнира. Мы ели их, не разговаривая. Элинор подбирала кровь, вытекшую из стейка, хлебной коркой. Я никогда не доедала свою порцию до конца. Мать советовала мне всегда оставлять немного на тарелке.
Закончив есть, мы вышли на улицу с кружками свежего пива и сели на бревна, и мотоциклисты стали пялиться на меня. Как пялились всегда. У меня мелькнула постыдная мысль, что я хочу, чтобы один из них, самый здоровенный, выебал из меня этого ребенка.
– Секс меня тревожит, – сказала Элинор.
– Честно говоря, в нем нет ничего особенного.
– Я имею в виду, что не знаю, кто я.
– В каком плане?
Очень тихо Элинор стала рассказывать мне, что иногда чувствует себя девушкой, которой нравятся женщины, а иногда – парнем, которому нравятся женщины, а еще иногда – кем-то средним, кто просто хочет, чтобы его любили. Что это болезненное чувство. Что она постоянно живет с ним, что оно висит у нее на шее.
Я задала вопрос, в курсе ли мать, и девушка только засмеялась, и я спросила, подозревал ли отец; раз или два он упоминал при мне, что пока не о чем беспокоиться, поскольку Элинор, кажется, не интересуется мальчиками, так что ему не нужно заряжать ружье в дни ее свиданий. Вик всегда играл роль безумно заботливого папаши-защитника. Потому что именно этого мне не хватало в моем отце. Мне пришлось разбираться, что означает опека и защита – по сути, защищали ли меня вообще. Физическая защита – это одно. Купить ружье может любой отец.
Не успела Элинор ответить, как подвалил один из мотоциклистов и, наклонившись, вклинился между нами: ладони на столешнице, предплечья слишком близко к нам обеим.
– Что задумали, дамочки?
Я видела в его глазах изнасилование. Я была одета в белое платье и смеялась про себя, думая, что любой сказал бы, что я сама напросилась. Я часто говорила, что в любом мужчине есть какая-то доля насильника. Женщины не понимали, о чем я. Они либо говорили «фу», либо терялись. Считали меня глупой. Но мужчины – нет. Думаю, на них производило впечатление то, что я их понимаю.
– Ничего не задумали, – ответила я, вспоминая, как безупречно Элис бортанула парней в «рэйбенах» на фермерском рынке.
Физиономия мотоциклиста нависла пугающе близко. От его бороды несло мясом.
– Да ну? – не поверил он.
– Мы разговариваем.
Мужчина прикусил нижнюю губу.
– Хотите, принесу вам еще пивка, чтобы вы могли продолжить разговор?
– Нет, спасибо. Мы скоро уходим.
Мотоциклист оперся на бедро Элинор, чтобы удержать равновесие, выпячивая в мою сторону свою кожаную грудь.
Я ребром ладони нанесла каратистский рубленый удар, чтобы сбросить его руку с ее ноги, и дядя, хоть и был здоровый мужик, все равно опрокинулся.
– Какого хера?!
Он поднялся быстро, смущенный, разгневанный.
– Гребаная сука! – выплюнул зло.
Я ощущала потребность защитить Элинор, тайну, которую она мне поведала, и ребенка внутри себя. Я схватила девушку за руку, и мы пошли прочь. Мотоциклист хотел было двинуть за нами, но там стояло много мужиков с их здоровенными девахами, стрижками «маллет», железными конями и пылью. Половина из этих ребят пошли бы свидетелями. Другая половина поддержала бы своего приятеля, если бы он нагнул меня и попытался отодрать.
Мы ехали через горы, под деревьями, отбрасывавшими перистые тени на дорогу.
– Это было… Ты очень сильная, – промямлила Элинор.
Я промолчала в ответ. Смотря на дорогу, я ощущала на себе взгляд этой девчонки. Бескрайнее Небо как-то раз сказал мне, что я вожу машину лучше всех его знакомых женщин. Я по-дурацки этим гордилась.
– Я хочу кое-что тебе сказать. Я хотела сказать с самого начала. Я хотела сказать тебе, что ты не должна так сильно переживать. Из-за всего, что случилось.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты была не первой женщиной, с которой изменял папа.
– Что?
– В смысле ты была последней. И, догадываюсь, ты нравилась ему больше всех. Но была еще другая девушка. С папиной прошлой работы. Ей было лет двадцать, что ли. Я застукала их у нас дома. Они трахались в родительской кровати, а Робби лежал в колыбельке. Ему было, наверное, месяца два. А мне пятнадцать. И… Папа попросил не говорить маме. Он плакал и умолял меня не говорить маме. А самое хреновое во всем этом – то, что меня влекло к папиной девке! Я в первый раз ощутила к кому-то влечение. Я застала их, когда она лежала на спине, а папа… ну, знаешь, лизал ее там. И меня влекло к этой девушке. Ее тело было совершенным. Наверное, даже это не самое худшее. Самое худшее – то, что я не рассказала маме.
Вернувшись ко мне, мы выпили полторы бутылки хорошего вина, на которое я потратила всю свою зарплату за день. Я не могла выбросить из головы образ головы Вика между ног молодой девушки. Двадцатилетней девушки с совершенным телом. Не важно, со сколькими мужчинами я трахалась в то время, когда знала Вика. И не важно, насколько мало я хотела с ним спать и как я перестала это делать, практически едва узнав его, – я все равно не могла поверить, что он мне лгал. Вик говорил мне, что я – первая и единственная. И я верила ему.
Но здесь, на моем диване, была Элинор, девчонка, которая пережила бедствие, навлеченное на нее родителями, – так же как и я. Как мать, которой мне предстояло стать, я перестала думать о себе. Я смотрела на эту девочку,