– Ничуть, – повторил он. – Я только хочу, чтоб Мендельн остался жив и здоров.

– Думаю, он о тебе заботится не меньше.

– Но мне бы хоть весточку о нем какую… хоть какую-нибудь…

Серентия улеглась у костра, готовясь ко сну.

– Понимаю. Ох, понимаю.

Тон ее не оставлял никаких сомнений: она тоже ждет не дождется хоть какой-нибудь весточки от Ахилия.

* * *

О возвращении в Парту Мендельн даже не помышлял. Этому городку полагалось остаться в далеком прошлом. Он и от всякой памяти о Парте избавился бы охотно: ведь именно там для него оборвалась навсегда простая крестьянская жизнь, именно там начались катастрофического масштаба перемены и вокруг него, и в нем самом. После партанских событий любой поворот назад ему был заказан еще вернее, чем после Серама, куда младший из Диомедовых сыновей возвращаться тоже отнюдь не стремился.

В Парту его Траг’Ул с Ратмой отправили одного… для последнего, по их словам, испытания. На все его вопросы оба, как всегда, отвечали туманно. В конце концов ему было обещано, что по завершении дела он сможет вернуться к брату, и Мендельн, скрепя сердце, согласился.

И лишь по прибытии оценил поставленное Траг’Улом условие: «по завершении дела»…

В действительности, перенесся он вовсе не в сам городок. Нет, Мендельн чувствовал: то, что ему нужно, следует искать далеко за городскими стенами, поблизости от тех мест, куда партанцы свозили отбросы. Запашок гнили в воздухе подсказывал: цель уже рядом.

Кроме него, вокруг не было ни души. Те, кто остался жить в городке (наверняка обезлюдевшем более чем наполовину), скорее всего, давным-давно спали, а немногочисленная стража в эти места не заглядывала: кому интересен хлам да объедки с городской свалки?

Не Мендельну, это уж точно. Сюда он пришел лишь потому, что сожжение состоялось именно здесь. По словам Ратмы, лучшего места для призыва и не придумаешь.

Творить эти чары Ульдиссианову брату не хотелось ничуть, но наставники уверяли, что без них не обойтись. Казалось, они о чем-то умалчивают… и это Мендельна вовсе не удивляло. Их методы обучения (особенно методы сына Лилит) оставляли желать много лучшего.

Ну, а причиной «последнему испытанию» послужило столкновение с Инарием – уж в этом-то Мендельн уверен был твердо. Вернув его назад, во владения дракона, Ратма попросил неземного змея о разговоре наедине, а по завершении разговора оба первым делом потребовали от Мендельна взяться за это дело.

«Надо было отказаться, – в двенадцатый раз подумал он. – Наотрез отказаться и твердо стоять на том, чтоб меня вернули к Ульдиссиану».

Однако что-то подсказывало: сколько он ни противься, а в итоге все равно оказался бы здесь.

С этими мыслями он вынул из складок длинных одежд кинжал. Клинок – так сказал Ратма – укажет точное место.

Стоило поднять руку, кинжал замерцал. Повернувшись кругом, Мендельн приметил, в какой момент оружие засветилось ярче всего. Да, это место он помнил прекрасно, как и всю связанную с ним кровавую жуть.

На этом самом месте они с жителями Парты без церемоний сожгли тела верховного жреца Малика и его морлу.

Воспоминания о Малике вгоняли Мендельна в дрожь до сих пор. Страх внушал не сам человек, но таившееся в нем зло. Как можно по собственной воле отдаться на милость этакой тьмы – этого младший из Диомедовых сыновей понять был не в силах. Одна мысль о Малике повергала в столь великое отвращение, что Мендельну отчаянно захотелось немедля развернуться и уйти.

Но Ратма настаивал на том, чтоб дело он сделал…

С глубоким вдохом Ульдиссианов брат, в точности как учил дракон, исполнился спокойной целеустремленности. Дабы лучше служить Равновесию… и, таким образом, всему Санктуарию, всему Роду Людскому, Мендельну надлежало выучиться смотреть на мир более отстраненно. Нет, чувства ему заказаны не были – ведь жертвой чувств порой становился даже сам Ратма, однако их следовало держать в узде, ибо силы, с коими имел дело Мендельн, могли быть весьма и весьма опасны.

Убедившись в полной готовности взяться за выполнение порученного, Мендельн опустился на колени и принялся вычерчивать символы, призванные облегчить его труд. В основе всего лежали те самые силы, что связывают воедино не только его родной мир, но и все сущее за пределами Санктуария, а символы притягивали к себе некую составляющую этих сил, влекли их к месту призыва.

Покончив с этим, Ульдиссианов брат поднял кинжал над центром начерченного. Кровопускания его задача не требовала, однако к этому, может статься, еще придется прибегнуть после. Теперь осталось лишь произнести особые слова, что являли собою неотъемлемую часть сил, связующих все воедино.

Понизив голос, Мендельн заговорил, изрекая слова заклятья одно за другим. С каждым произнесенным им слогом в нужном месте вскипали новые вихри неземной мощи.

От начертанных на земле символов все явственней веяло чем-то зловещим, но Мендельн повторял, что ему было велено, снова и снова, и всякий раз подчеркивал голосом новую часть заклинания, сим укрепляя, усиливая чары призыва со всех мыслимых сторон.

Вдруг что-то, проплыв в воздухе мимо его лица, мягко, нежнейше коснулось правой щеки. Со стороны городка потянулись невесомые, полупрозрачные пряди тумана. Чем дальше творил Мендельн чары, тем больше подобных дымков собиралось поблизости, вилось вокруг него, словно детишки, ищущие внимания.

Ратма предупреждал: до тех пор, пока младший из сыновей Диомеда не научится сосредоточиваться лучше, на зов, введенные в заблуждение, будут являться и другие, не те, к кому он обращен. Однако сейчас Мендельну оставалось одно – не замечать появления незваных духов, так как любая попытка изгнать их означала бы отвлечься от главного в самый важный момент.

Да, он уже чувствовал, как нечто зловещее, мрачное в окружении символов набирается сил. Призванного раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, он не желал пробуждаться, с другой же, ему не терпелось взглянуть, нельзя ли каким-либо образом обернуть пробуждение к собственной выгоде.

Памятуя о том, что последнего допускать нельзя ни в коем случае, Мендельн крепче стиснул в ладони кинжал. Дракон предупреждал: претворенное в жизнь, сие повлечет за собою немалые беды.

И тут…

Над местом призыва поднялся темный, зловещий силуэт, вскоре сравнявшийся в величине с человеком высокого роста. Мендельн с опаской отступил назад. Пока начертанные на земле символы целы и невредимы, духу не переступить их границ без его помощи.

Сгустившись, тень обрела смутные черты кое-кого определенного. Рослого бледнолицего бородача.

Верховного жреца ордена Мефиса, иными словами – Мефисто, самого Малика.

Исполнившись мрачного удовлетворения, Ульдиссианов брат взглянул в немигающие глаза жуткого призрака и сразу же понял: Малик его узнает. Под маской внешнего равнодушия таилась жгучая ненависть, из складок туманных, полупрозрачных риз на миг показалась ладонь – тоже полупрозрачная, нечеловеческая.