Вернувшись, я смотрю на комнату, разграбленную, голую. Мне по-прежнему трудно поверить, что когда-то это была комната моей бабушки, где жила и спала она, где жила и спала я, когда оставалась здесь в детстве. Единственное, что мне оставалось сделать, – это начать в знак протеста срывать обои, как героиня классического американского рассказа. (Жаль, что обои были не желтые.)

Иногда меня очень раздражает, что фрагменты прошлого нельзя не то что изменить – нельзя передвинуть в более логичную последовательность, пошевелить совсем чуть-чуть, чтобы все легло красивее.

«Что делаешь?» – пишет Марина.

«Занимаюсь генеральной уборкой», – коротко пишу я и снова иду из кухни в комнату, зная, что секунд через десять мне снова захочется подскочить и пойти в кухню. Вещи в комнате все еще на месте – до них мои руки так и не дошли.

Нет, мне определенно было лучше и легче после прогулки и физического труда. Я почти решила, что сегодня у меня будут силы еще на что-то существенное, но, конечно, это был преждевременный вывод.

Вместо этого я плакала.

Я плакала и параллельно пыталась объяснить себе, что это нормально, что люди плачут, что все реагируют на болезненные воспоминания по-разному. Что у некоторых чувствительность просыпается от конкретных напоминаний об утратах, даже если они уже давно о них не вспоминают осознанно.

Наверное, было бы логичнее плакать после кладбища. И вернувшись в квартиру, которая напоминала мне кладбище, тоже.

* * *

Когда нас еще заботили вопросы внешности, Марина меня поддерживала; она любила говорить, что у меня освежающе мальчишеский стиль, когда я жаловалась, что плохо смотрюсь в платье. (Отказаться от платьев было лучшим решением в жизни.) Я была маленькой, сутулой, с широкими для своей маленькой фигуры плечами, без всякой груди, и платья на мне висели даже не как на вешалке – как на спинке стула. Меня до сих пор иногда принимают за мальчика.

Я помню, что Саша ни разу ничего не сказал по поводу моей внешности – кроме предполагаемого сценарием «моя красавица», когда мы были влюблены. Я знаю, что этот вопрос поднимался и активно комментировался у нас на потоке: в конце концов, Саша был красавец, поэт и активист, а я была я. Справедливости ради меня никто никогда не ненавидел, меня не обижали и не унижали – мне кажется, это лучшее, на что можно рассчитывать, и жаловаться, что тебя не замечают случайные люди, имеет смысл только в каком-то конкретном возрасте и очень недолго.

Саша тоже накинул на меня свою сеть – если раньше со мной вежливо здоровались, то теперь стали и улыбаться. Меня все это смущало. Я представляла себе логику среднего моего однокурсника: нет, конечно, понятно было бы, если бы Саша и Марина, хотя нет, Марина, конечно, ту мач, она СЛИШКОМ, такие не уживутся вместе: слишком яркие, слишком энергичные, а вот Конюхова – это интересный выбор, выбор, дающий надежду миллионам гетеросексуальных женщин по всему миру. Человек подобрее сказал бы тут: а что, собственно, плохого в Конюховой? Она тихая, милая, скромная, противоположности притягиваются или как там это говорят. Моя преподавательница сказала (без «бы»), что я просто рыба-прилипала, ищу, где лучше. Что она «знает таких, как эта».

Конечно, я спрашивала себя, зачем была им нужна – и Марине, и Саше. Что во мне было такого? Мне кажется, если когда-нибудь я до конца сформулирую ответ на этот вопрос и он прозвучит у меня в голове полностью, я самоуничтожусь.

Мне вдруг становится жаль, что я удалила сообщение от Дениса, потому что теперь мне кажется, что его не было вовсе. Может быть, мне все это просто послышалось. Я столько раз представляла себе в тишине и втайне от Саши, что Денис говорит мне все то, что он сказал. И теперь, когда он это сказал, я не знаю, что мне с этим делать.

Чем дольше я пытаюсь устроиться в постели и замереть в одном положении, тем сильнее у меня колотится сердце.

* * *

Я начинаю приходить к выводу, что мои выборы, основанные на стратегии наименьшего сопротивления, как-то не очень работают. Это сложный способ сказать, что ближайшие месяцы, судя по всему, я буду проживать фонд психотерапии. Может быть, все-таки нужно было сдавать эту квартиру. Может быть. С другой стороны, я не хотела бы оказаться в позиции своей квартирной хозяйки и кого-нибудь изводить. Напротив, очевидно, я бы скромно подселилась к собственным жильцам где-нибудь в уголке и перестала бы брать деньги, учитывая доставленные неудобства в виде меня.

Я не буду говорить, что слова Марины об отсутствии у меня депрессии меня не задели. Я просто понимаю, что, с ее точки зрения, у меня нет доказательств, нет диагноза. Разумный человек во мне говорит, что большинство хороших книг о самопомощи начинаются внушительным предисловием о важности библиотерапии для тех, кто не может позволить себе ходить к специалисту. Все говорят, что хорошая книга хотя бы отчасти заменяет настоящие сессии. Даже я могу так сказать, потому что время от времени это чувствую. Следовательно, как не беспроблемный, но все же вменяемый пациент самой себя я могу заключить, что хотя бы предполагать некоторые вещи можно. Вместе с тем моя внутренняя тряпка говорит, что все это несерьезно и похоже на самолечение с помощью гугла. Я никогда не смею произнести вслух, что, например, англоязычные диагностические инструменты специально разработаны для специалистов и что, пользуясь ими, ты пользуешься ровно тем же, что тебе бы выдали в бумажной форме в кабинете психотерапевта… Нет, это не одно и то же.

Просто так часто случалось, что я рекомендовала Марине или другим людям какой-то фильм, где герои вели себя ровно как по этим книжкам, и мне так хотелось, чтобы у них все было хорошо, потому что я видела, что у них все плохо, и могла объяснить почему, и могла даже примерно предположить, как им нужно действовать. А мне в ответ говорили, что они бесятся с жиру. Что не может быть, чтобы взрослому человеку просто всю жизнь надо было слышать «я тебя люблю». Ну что за фигня, в самом деле?

На самом деле я и этому когда-то нашла рациональное объяснение, но оно заставило меня любить людей немного меньше – а я сейчас очень хочу любить людей. Дело в том, что мы слишком верим в некоторые очевидные вещи, исходящие из личного опыта, и нам трудно представить, что у кого-то может быть