в поселке Дружба Правдинского района, к нам ходила одна старушка-немка. Жила она с двумя внучками. Мы от коровы по три ведра молока надаивали. Так мама ей молока давала. Старушка все хотела что-то для нас сделать. То носочки поштопает, то еще что-то. Пыталась в обмен на молоко вещи приносить, а мама не брала. Что же брать-то, если у нее самой две маленькие девочки остались. Брат наловит рыбы и тоже ей давал, — вспоминает Антонина Егоровна Шадрина.

Часто немцы ходили по домам, просили работу. «Так брать что-нибудь стеснялись, — рассказывает Елена Тимофеевна Кара­вашкина. — Очень совестливый народ. Были как котята беспо­мощные. Домой приходили, просили что-нибудь из еды и обя­зательно расплачивались: кто хрустальную вазу даст, кто еще что-нибудь. Если не берешь — обижались: «Берите, это гут, гут будет для вас». Другой раз им из одежды что-нибудь отдашь...».

Многие переселенцы заметили эту черту в характере нем­цев: насколько возможно, они старались не принимать бес­платных услуг. Владимир Дмитриевич Фомин зашел как-то на один из кенигсбергских рынков: «Зашел просто так — поку­пать было нечего. Стоит девчушка-немка лет тринадцати, дер­жит щетку. Дал я ей десять рублей, но немцы подачек не бра­ли, пришлось мне эту щетку взять. Смотрю: купила она кусо­чек хлеба, аккуратно его завернула, спрятала и пошла».

В главе о питании советских переселенцев мы рассказывали о страшном полуголодном существовании наших соотечествен­ников в эту морозную зиму. Стоит ли говорить, что положе­ние немецкого населения было еще хуже. «Немцы с голоду пухли. Их разносило, и становились они как бы стеклянные на вид. А некоторые, наоборот, становились сухими, как бы высы­хали. Весной они яблочки маленькие поедали, которые только-только от цветка, смородину зеленую», — свидетельствует Ана­толий Семенович Карандеев из Багратионовского района.

Чтобы как-то выжить, надо было через многое переступить. Приходилось довольствоваться картофельными очистками, гни­лой свеклой, лебедой. «Недалеко от нашего дома в сарае жила немка с ребенком. Матери иногда давали зерно на муку, так эта женщина зайдет к нам и сметет с жерновов остатки муки для себя. Многие немцы питались ракушками — их в реке вылавлива­ли. Прямо в доме разводили костер, нагревали ракушки. Они лопались, тогда их содержимое ели. Кошек всех поели», — гово­рит Антонина Васильевна Якимова из Правдинского района. «Часто было так. Растет большой репей. Они накопают корни, начистят, потом прокрутят через мясорубку, наварят бурду и едят. Иногда, когда была, добавляли туда муку» (Альбина Федо­ровна Румянцева, жительница поселка Саранское).

Приходилось есть павший скот (Павел Григорьевич Белошапский); жаб и мышей (Нина Николаевна Дудченко). «Иду я однажды, — говорит Евдокия Семеновна Жукова из Багратионовска, — вижу: немец нашел мертвого аиста. Сидел и ощипывал его дохлого. Немцы умирали здесь, как в Ленингра­де». «От голода сильнее всего страдали немецкие дети. Их тель­ца были покрыты язвами. Чтобы прокормиться, они собирали отбросы на помойках» (Татьяна Семеновна Иванова, посе­лок Маршальское). Вот еще одно свидетельство Александры Афанасьевны Селезневой из Калининграда:

— В то время мусорок не было, и кучи мусора лежали во дворах и на улицах. Как-то раз я увидела, что немецкие мальчик и девочка роются в куче мусора и кладут к себе в сумку, чтобы поесть, какие-то объедки. Я принесла им по картошинке и по куску хлеба. Было это в сорок шестом году. Ведь это же дети, мне их жалко было: роются в мусоре и едят! Я ушла домой, через какое-то время снова вышла, а они все равно в мусоре роются.

15.01.1947 года в 8 часов на ул. Александра Невского (Победа), 3-й район, около дома № 81 был обнаружен истощенный труп неизвестной женщины, по наружному виду немка, без признаков насилия смерти, труп направлен в облбольницу для вскрытия.

Из сводки происшествий по Калининграду за 1947 год

ГАКО. Ф. 237. Оп. 1.Д. 2. Л. 11

И еще одна картина, повторяющаяся из интервью в интервью.

— А немцев сколько умирало, — говорит Елизавета Васильев­на Румянцева. — Бывало иду на работу утром рано, смотрю — сидит человек. Думаю, ну, вечером пойду обратно, он уже, наверное, отойдет в мир иной. И что же вы думаете? Я вече­ром шла и забыла и как запнулась об него. А он, действитель­но, уже мертвый.

— Я ходила в школу по улицам Кутузова и Офицерской, — рассказывает Галина Павловна Романь, — навстречу часто по­падались немцы, идут, стуча деревянными колодками, и везут на санках мертвых своих, зашитых в мешки. Каждое утро встре­чала одного-двух мертвых немцев. Мама все, бывало, успокаи­вала: в Ленинграде в блокаду наших больше умирало.

По состоянию на 10.11.1945 года из немецкого населения в городских больницах находится больных:

а) в центральной больнице — 1458 чел.;

б) в инфекционной больнице — 888;

в) в инфекционной св. Елизаветы — 340;

г) в больнице св. Екатерины — 248 <...>

Смертность немецкого населения:

За октябрь умерло 1333 человека, за две декады сентября умерло 1799 человек, кроме больниц <...>

Смертность местного населения по стационарам:

<...> в сентябре — 881 чел.,

в октябре — 768 чел.

Из доклада гражданского управления Кёнигсберга за 1945 год

ГАКО. Ф. 330. Оп. 1. Д. 5. Л. 62, 64

К голоду и холоду добавлялись болезни, вызванные чрезмер­ной плотностью населения и вынужденной антисанитарией. Александр Васильевич Кузнецов весной 1948 года принимал участие в депортации немцев из Озерска, ходил по их домам.

— Жили они грязно. В домах стояли буржуйки, топили по­чти что по-черному. Вышел я из одного дома на улицу, гляжу: одна половина брюк у меня синяя, а другая — черная. Стряхнул, а это блохи. Я и подумал: как же они жили в таких условиях?

Наши собеседники рассказывали нам, что немцы ходили по домам и просили «мыльной водички» — той, что оставалась от стирки.