Шрифт:
Закладка:
Молодые люди шли друг на друга. Они шли пока медленно, словно настраиваясь на что-то ужасное для других и жизненно важное для себя. Даже отсюда было видно, что они шли на бой.
На самую настоящую битву.
Да. Они были похожи на гладиаторов.
— Господи! — тихо проговорил кто-то из гостей. — Они же поубивают друг друга!
На него зашикали.
Он мешал смотреть — отвлекал идиотскими, по их мнению, комментариями.
— Откройте окна! — прокричал кто-то. — Ничего не слышно!
Подскочившие официанты открыли окна. Холодный ветер ворвался в помещение, но не остудил горячие головы. И вдруг…
Дикий крик, истошный, зовущий вопль пронесся над полем. И как по команде обе стороны ускорили шаг, пошли быстрее, быстрее, еще быстрее, и вот уже обе толпы неудержимо устремились навстречу друг другу, пытаясь исступленным ревом поддержать себя и ошеломить врага. Поле огласилось сплошным истошным воплем, в котором не было ничего человеческого.
Гости замерли, не в силах оторваться от того, что наблюдали.
И вдруг…
Еще мгновение назад казалось, что нет ничего страшнее этого звериного крика сотен голосов на поле. Но звуки, которые налетели на толпы людей, ошеломили и тех, кто только что орал, и тех, кто смотрел.
Сначала раздался оглушительный взрыв, и сразу за ним — второй. Толпы, которые вот-вот должны были смешаться и начать крушить, бить, убивать, остановились, потрясенные этими взрывами. А за двумя взрывами подряд раздался еще один, и вслед за ним застрочили автоматные очереди. Кто-то из тех, кто собирался драться, бросился на землю, закрывая голову руками, но подавляющая часть противников кинулась врассыпную. Смерть была слишком зримой, чтобы что-либо соображать, слишком внезапным было ее появление на поле брани, чтобы не верить в реальность происходящего, когда нервы напряжены до предела, когда знаешь, что идешь если не убивать, то уж крушить и ломать кости — точно. Слишком страшно было все это, чтобы попробовать хоть как-то противостоять безжалостной стихии.
— Ааа-а-а-а-а-а!!!!!!! — закричал кто-то из гостей истошным криком, и большинство из них бросились на пол.
А те, кто остался на ногах, наблюдали удивительную картину и слышали не менее удивительные вещи.
По всей округе гремел голос, усиленный мощными динамиками:
— Внимание! — Ужасающий голос перекрывал даже автоматные очереди. Мурашки пробегали по коже, холодный пот выступал. — Всем гражданам на поляне — стоять на месте, кто будет передвигаться — будет расстрелян при попытке к бегству! — Это был блеф, но кто об этом знал? — Всем лечь на землю и закрыть голову руками! Немедленно!
Сотни людей на поляне медленно опускались на землю.
— Руки на голову! — гремел голос.
«Бойцы» выполняли все команды: кому хочется нарываться на пули?
А голос продолжал:
— Всем зрителям в кафе — то же самое. Лечь на пол и руки на голову! Выполнять!
— Что это такое?! — завизжал кто-то из гостей. — Что это за шутки?! Я ухожу отсюда! Немедленно!
В это время в зал ворвались люди в форме и с масками на лицах — только прорези для глаз и губ.
— На пол! — закричали они. — Всем, быстро! На пол, суки!
Гости сухой поленницей посыпались на пол.
— Руки на голову!
Гости выполнили и это. А кто возмущался — получал неопасный для здоровья, но очень болезненный удар и все равно вынужден был подчиниться.
Голос, усиленный динамиками, продолжал греметь над округой:
— Внимание! Дроздов и Монахов! Предлагаю сдаться. Сопротивление бессмысленно. Сложить оружие! Прекратить бессмыслицу! Все может закончиться хорошо. Дроздов! Монахов! Сдавайтесь немедленно. Говорю специально для вас обоих: самое чистое небо — над Россией! Прекращайте бесполезную борьбу! Самое чистое небо — над Россией!
4
— Чтоб я сдох! — сказал Дроздов.
Иван никогда не видел его в таком состоянии. Как только раздалась фонограмма взрывов и автоматных очередей, Дроздов только удивленно приподнял брови. Это было неожиданно для него, но отличить фонограмму от настоящих боевых выстрелов он мог — это не пацаны, которые пороху не нюхали, на которых, собственно, и строился расчет. Дрозда этим не обманешь. Он и не обманулся — только удивился в первое мгновение.
А потом пошел этот голос, и Дроздов помрачнел, но не настолько, чтоб желать себе скорой смерти. Он только сказал:
— Жаль. Сделать мне они ничего не могут, да и пацанам тоже, но жаль, что такую потеху попортили.
Но когда голос начал перечислять фамилии — его и Монахова, он сильно побледнел и замер. Как в соляной столб превратился, машинально подумал Шмелев.
Когда же прозвучали эти странные слова, про Россию и про небо, слова, больше похожие на пароль, чем на поэтическую строчку, он выговорил, шевеля одними губами:
— Чтоб я сдох!
Медленно приходя в себя, он вдруг стал осматриваться по сторонам, а потом, дико глянув на Ивана, крикнул ему:
— В машину, Ваня! Быстро!
И бросился к машине. Бежал он так быстро, что Иван, кинувшийся за ним сразу после того, как Дроздов сделал только первый шаг, так и не догнал его до самого автомобиля, который стоял в пятидесяти метрах от места, откуда Дроздов собирался следить за побоищем.
Водителя не было, и Дроздов сам сел за баранку! Точнее, не сел, а бросил с размаху свое тело на место водителя, завел мотор, одновременно открывая дверцу рядом с собой для Ивана, который влетел в салон «Мерседеса» уже на ходу.
«Мерседес» сразу же набрал скорость и помчался прочь от этой поляны, где только что чуть не развернулось смертоубийство.
Дроздов уверенно вел машину, не обращая внимания на мелкие препятствия в виде встречных машин и обгоняя те, что закрывали ему обзор.
Он мог дать сто очков форы любому профессиональному гонщику. Иван искоса поглядывал на него. Лицо Дроздова было смертельно-бледно, и Иван с удивлением констатировал про себя, что его «шеф» элементарно перепуган.
Иван молчал в надежде, что Дроздов сам начнет разговор, но тот молчал еще убедительнее. Он, казалось, был лишен дара речи.
— Что это было? — спросил его Иван, надеясь постепенно выведать у Дроздова все, о чем тот думал. — Откуда эти взрывы?
— Да понты все это! — заорал Дроздов. — Неужели не понял? Раздухарились, чурки…
О чем это он? Иван не понял. Кто перед кем понты распускал?
— Сами не знают, чего творят, — бормотал Дроздов, не сводя с дороги глаз.
Только Ивану казалось, что не видит он дороги — по наитию ведет.
