для организации жемчужного промысла, высокую прибыльность которого приходилось едва ли не ежедневно оплачивать жизнями подневольных ловцов. Высокая смертность и тяжелые условия труда привели к тому, что в 1522 году на Эспаньоле взбунтовались рабы на плантациях Диего Колона, сына Христофора Колумба. Часть из них по примеру не покорившихся индейцев прорвалась в труднодоступную горную местность, откуда устраивала набеги на плантации бывших хозяев.

К 1530 году угроза со стороны таких повстанческих отрядов – к примеру, маронов[233] Себастьяна Лемба – была настолько серьезной, что испанцы осмеливались покидать укрепленные поселения только в составе крупных и хорошо вооруженных отрядов. К середине XVI века рабы успели поднять во владениях конкистадоров уже полтора десятка восстаний – в большинстве своем обреченных на неудачу, но в конце концов привлекших даже августейшее внимание.

С 40-х годов XVI века испанская корона приняла ряд указов, направленных на облегчение участи рабов, – не столько из человеколюбия, разумеется, сколько в качестве меры по сохранению ценного имущества. В специальном предписании относительно ловли жемчуга в Венесуэле правительство прямо указывало владельцам промысла, что «жизни рабов более важны, нежели любая выгода, какую можно извлечь из добычи жемчуга». Правда, без системы контроля за исполнением королевской воли на местах подобные распоряжения воспринимались в лучшем случае как рекомендательные, а по большей части просто игнорировались.

Начало истории рабства в Северной Америке традиционно связывают с прибытием туда первых английских поселенцев, но формально чернокожие невольники впервые ступили на землю этого континента почти за сто лет до британцев. 29 сентября 1526 года богатый испанский плантатор Лукас Васкес де Аийлон основал на атлантическом побережье Северной Америки поселение Сан-Мигель, куда перевез с Эспаньолы 500 испанских поселенцев и 100 рабов. Колония просуществовала меньше двух месяцев. Холод, нехватка пищи, болезни и вооруженные столкновения с местными индейцами унесли жизни большого числа испанцев.

Финальной точкой стал внезапный бунт – первый в истории Северной Америки – африканских рабов, которые подожгли главное здание поселка и в нескольких местах повалили частокол. Воцарившийся хаос побудил колонистов погрузиться на уцелевшие корабли и отплыть обратно на Эспаньолу. Из 500 испанцев, прибывших в Сан-Мигель вместе с де Аийлоном, вернулся лишь каждый четвертый. Из сотни африканских невольников не вернулся никто. Часть из них воспользовалась неразберихой и бежала к местным индейцам, остальных – из соображений экономии продуктов питания – хозяева просто бросили в разрушенном поселке.

В те годы потеря сотни невольников считалась значительным убытком. Даже с отменой в августе 1518 года королевской монополии на работорговлю – Испания все равно не имела ни прямого доступа к африканским источникам «живого товара», ни возможностей для его транспортировки – правительство продолжало устанавливать квоту на поставки в колонии Нового Света африканских невольников. Так, первому держателю асьенто[234] Лорану де Горрево было позволено ввозить в Испанскую Америку лишь 4 тысячи рабов в год.

Правда, предъявляемые к живому товару «кондиционные» требования – раб должен был быть ростом не ниже 180 см, не старше 35 лет и без физических недостатков – позволяли легко обойти это правило, потому что невольники, не соответствовавшие установленным нормативам, считались скопом за одного или даже не считались вовсе. Кроме того, помимо учтенных сборщиками налогов легальных поставок в колониях процветал и бесконтрольный «черный» рынок, куда невольники поступали контрабандой. Даже по самым пессимистичным оценкам, всего за первое столетие европейской колонизации Нового Света туда было завезено 125 тысяч африканцев, в том числе 75 тысяч рабов в Испанскую Америку и 50 тысяч на сахарные плантации Бразилии.

Со второй половины XVI века Португалия постепенно утрачивала единоличный контроль над побережьем Западной Африки в пользу набиравших силу новых морских держав – Англии и Нидерландов. Первым британским работорговцем считается пират и контрабандист Джон Хокинс, в чьи невольничьи экспедиции 1562–1567 годов вкладывала деньги сама королева Елизавета I. Официально Англия начнет принимать участие в трансатлантической работорговле только через век, но это, разумеется, ничуть не мешало британцам использовать труд африканских невольников уже в первой своей американской колонии – Джеймстауне.

Именно там в начале XVII века начинается отсчет истории рабства в Северной Америке. 20 августа 1619 года Джеймстаун посетил голландский капер, капитан которого продал англичанам 20 африканцев из Анголы – в том числе трех женщин, – захваченных им на испанском судне. В 1630 году оказия повторилась, и британцы за «85 бочонков рома и 5 бочонков табаку» приобрели уже несколько десятков невольников. Формально первые купленные африканцы имели статус не рабов, а закабаленных слуг без права досрочного расторжения трудового контракта. На деле же никаких контрактов не было. Африканцам, в отличие от белых сервентов, некому было пожаловаться на произвол и некуда было бежать от него. По окончании положенного срока службы бывшие хозяева не спешили выплачивать чернокожим сервентам обычную для закабаленных работников компенсацию или предоставлять им землю, что, по сути, означало сохранение полной зависимости африканцев от свободных поселенцев.

Тем не менее вплоть до конца XVII века численность африканских невольников в хозяйстве английских колоний росла очень медленно. Чернокожие рабы стоили дорого, в то время как у британских поселенцев был и другой, практически бесплатный источник рабочей силы – т. н. белые рабы.

Первые караваны невольничьих судов с полными трюмами невольников европейского происхождения потянулись к берегам Нового Света с началом победоносной ирландской кампании Оливера Кромвеля. Помимо военнопленных в колодках оказались десятки тысяч мирных жителей Изумрудного острова, в том числе женщин и детей. Альтернативой рабству для большинства из них – в тех редких случаях, когда англичане давали себе труд поинтересоваться мнением побежденных, – были немедленная казнь или депортация в бесплодные пустоши Западной Ирландии, что по сути являлось отложенным смертным приговором.

По разным оценкам, в рабство были обращены десятки тысяч этнических ирландцев. Отцам семейств не разрешалось брать с собой жен и детей, которые впоследствии тоже были проданы в колонии Нового Света. В 50-е годы XVII века ирландские дети стали отдельной статьей британского экспорта: тысячи из них недоброй волей победителей оказались в Америке. В 1656 году Кромвель лично распорядился продать больше двух тысяч ирландских подростков английским поселенцам Ямайки.

Судьба белых рабов была незавидной. Мужчин в британских колониях ждал изнурительный труд, побои и, в большинстве случаев, ранняя смерть от истощения и болезней. Женщинам, однако, приходилось еще хуже. Англичане довольно быстро сообразили, как использовать бесправных рабынь не только для собственного удовольствия, но и для извлечения прибыли: одиноких ирландок сводили с африканскими невольниками для получения потомства[235], которое автоматически становилось рабами. За несколько десятилетий эта порочная практика настолько скандализировала колониальное общество,